Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

— Тогда пошли туда вместе.

Женька помотал головой и надел пилотку на пыльные волосы.

— Нельзя. Редактор не простит… Танки в горах — должно быть фото.

Бензовоз уехал.

Три маленькие девочки повели Костю по петлям зеленой улицы в гору, в гору… По сторонам цвело много деревьев, как в саду. Косте жаль было, что Женька уехал. Он мог скоро догнать танки и попасть в бой… А тут такая весна!.. Костя спросил девочек, какой улицей они шли.

И девочки наперебой стали объяснять, как называются все улицы вокруг.

Костя спросил, в каком классе они учатся.

Но они не учились прошлой зимой, а их школа была разбита. Жизнь города словно сделала долгую остановку. Теперь люди осмотрятся, решат, с чего начать. Наверно, отстроят школу, больницу.

— А пекарня есть? — неожиданно спросил Костя.

— Была булочная Кусакина, — сказала смугленькая девочка, постарше двух других. — Около нас, где жандармерия…

«Как в те далекие времена, про которые я только читал! Читал у него, к кому иду сейчас, — ужаснулся Костя. — Даже не верится…»

Оказывается, времена еще гуляли по земле, как циклоны. Вдруг возрождались булочные Кусакина, жандармы…

Он прибавил шагу. И как-то странно подумалось: он идет к великому рассказчику давнего, как к живому. Но его нет… Время унесло его…

Больной, он приехал сюда, в этот город у моря, лет пятьдесят, кажется, тому назад и не полюбил его за рожи бездельников-богачей, жаждущих грошовых приключений. За то, что парфюмерный запах модного курорта забивал запахи кедров и моря. За пеструю ярмарочную сутолоку на том самом берегу, куда Россия выбрасывала умирать своих чахоточных…

Он отдавал деньги на их лечение, он писал Горькому в Нижний, просил объявить по всей стране сбор в помощь людям, умирающим среди роскоши праздной жизни и природы, холодной, как красивые, но пустые стихи.

Даже природа была немила ему.

Но все же, все же сквозь душевную боль нет-нет да проглядывали и тепло этого солнца, и улыбка этого моря… Правда, каждый день солнце и море…

«Не скучно ли ему было?» — подумал Костя и огляделся, словно мог что-то поправить.

Он снова был в заботе о нем, как о живом.

Рассказы школьной учительницы, собственные сведения и фантазия — все смешалось в голове Кости и все отступило перед зрелищем простым и необыкновенным. На окраине, где город переходил в поселок, в зеленом окружении деревьев стоял небольшой белый дом… Тот самый…

На земле у каждого есть дом, где он родился, рос, жил, но есть еще и другие родные дома, родные места… Перед одним из них и стоял сейчас Костя.

Эту калитку открывали Бунин, Горький, Левитан, Рахманинов… Сюда приходили они, и сюда будут приходить тысячи их соотечественников. Это только случай, что он, двадцатилетний лейтенант, одним из первых после освобождения города стоял на пороге дома.

Тут он вгляделся как следует в дом, белеющий перед ним, и увидел, что стены его густо выщерблены, а в окнах нет ни одного стекла.

3

Открыв незапертую, иссеченную железными осколками дверь, он вошел в дом, показавшийся ему пустым, нежилым. В глубине небольшой прихожей деревянная лестница вела во второй этаж. Ее ступеньки, усыпанные белой пылью от потревоженной штукатурки, заскрипели под сапогами Кости, и тогда старушечий голос спросил сверху:

— Кто там?

В первый миг Костя растерялся. Он не знал, что ответить.

— Здесь кто-то есть? — спросил он сам.

— А вы кто? — испуганно прозвучало наверху, за хлипкой дверью, которая, кажется, колебалась от звуков даже слабого голоса. Потом уж Костя догадался, что по всему дому просто гуляли сквозняки.

Он сделал еще несколько шагов по лестнице и остановился.

— В город пришла Советская Армия, — громко сказал он.

Дверь приоткрылась, и Костя увидел женщину в длинном темном платье, с белым шелковым кашне на шее. Она была немолода, но еще красива достойной, нестареющей красотой. Чуть вытянутое лицо, умные темные глаза, волосы, собранные в старомодный пучок.

Костя вглядывался в нее внимательно, потому что знал: в этом доме жила сестра писателя. Жива ли она еще? «Нет, это не она», — подумал он и сказал женщине:

— Здравствуйте.

Она тотчас же заплакала и, не оборачиваясь, крикнула сквозь слезы:

— Маша! Маша! Это свои. Свои пришли! Ты слышишь?

— Я не могу подняться, у меня нет сил, — донесся до них голос, полный отчаяния и мольбы. — Где они, Лена? Зови их!

Женщина, вытирая глаза бахромой своего кашне, посторонилась и позвала Костю рукой. Он взбежал наверх и оказался в маленькой тесной комнате с письменным столом и шкафами. В глубоком кресле перед ним сидела сестра писателя, старенькая, с добрым, беспомощным, морщинистым лицом. Глаза ее заплыли слезами. Желтые руки дрожали, утопая в мягких, продавленных подлокотниках старого кресла.

— Это от счастья, — сказала она, — не могу встать.

Она улыбалась Косте.

В выбитое окно смотрели снежные сияющие вершины гор.

— Сиди, Маша, — первая женщина наклонилась над ней и поправила распахнувшуюся вязаную кофту.

— Надо чем-то закрыть окно, — сказал Костя. В комнате было очень холодно.

— Не важно, — ответила сестра писателя, махнув рукой. — Господи, свои, свои! Ты видишь, Лена? Неужели это так? Это правда?

— Отчего у вас выбиты все стекла и раны на стенах? — спросил Костя.

— Лена! — говорила между тем сестра писателя. — Наконец-то мы дожили с тобой!.. Это моя подруга, — сказала она, глядя на Костю и не обращая внимания на то, как слезы стекают по изгибам крупных морщин. — Ее зовут Елена Филипповна…

— Отчего дом без стекол, Елена Филипповна? — спросил Костя. — Снаряды? Бомбы?

— Бомбы, — ответила Елена Филипповна, кивнув головой. — Три бомбы. Вчера вечером. Прилетел самолет, покружился и кинул сюда три бомбы. Нарочно или случайно, мы не знаем. Как вы думаете?

— Я тоже не знаю, — сказал Костя, но еще раз подумал: «Сволочи! Неужели специально послали сюда самолет?» К счастью, бомбы упали не очень близко от дома, никого не убили, и только одна разорвалась сразу за садом. Взрывной волной вышибло все стекла из окон, а осколки градом окатили старые стены.

— Вы давно не ели? — спросил Костя.

— Мы пьем кофе, — ответила Елена Филипповна.

— Хотите кофе? — Сестра писателя снова попробовала приподняться из кресла. — Вот беда-то… Конечно, сахара у нас нет и в помине, но кофе хороший… Вы давно ведь не пили домашнего кофе?

— Да, спасибо, — сказал Костя. — Давно.

— Леночка! Помоги мне встать…

Но Елена Филипповна сама уже ушла куда-то, осторожно спустившись по скрипучей лестнице, и оттуда крикнула, что сейчас вернется.

— Я бы, наверно, умерла без нее, — сказала старушка в кресле. — И не увидела бы вас… подумайте… Вы такой молодой и уже офицер… Сколько вам лет?

— Двадцать.

— Вы еще не женаты?

— Нет, — сказал Костя.

— Ну да, совсем мальчик.

— Почему же, — возразил он. — Вот со мной ехал друг… Женя. Он еще побывает у вас, а сейчас поехал вперед, за танками. У него, знаете, родилась дочь. Месяц назад. Он женился на девушке из полка связи, связистке, она теперь уехала в Краснодар, и там родилась дочка. Собеседница слушала его и кивала.

— Это, должно быть, очень несуразно, трудно, — сказала она, — жениться на фронте, отправлять жену куда-то, но зато по-русски. Немец на это не решился бы, подумав заранее…

— А у вас в доме стояли немцы?

— Да, — горько ответила она. — Стоял один майор. Он был ужасный хам и пьяница и портил вещи. Но зато он не пускал сюда других. И когда солдаты ходили грабить дома, мы прикрывались этим майором. Они знали его и боялись. Так что нам, видите, даже повезло, если не считать, что он испортил несколько дорогих реликвий и заставлял нас с Леной ходить за собой. Ну это ничего… Все прошло, как кошмар.

Она вдруг снова заплакала.

— Вы знаете, что мы делали в минуты полного отчаяния?

— Что?

— Мы читали газеты.

— Какие?

— Наши. Вот, мы сберегли две газеты.

Она протянула руку к нижнему ящику стола и оттуда, из-под вороха бумаг, вынула два номера «Известий».

— Мы прятали их каждый день в новое место, боялись, майор наткнется на них. Тогда нам пришлось бы худо…

Потом пили черный кофе из маленьких чашечек. А снежные вершины все сияли величаво в пустой раме окна, и лапа кедра заглядывала прямо в комнату.

— Я займусь вашим домом и едой, — сказал Костя, поблагодарив за кофе и поставив чашечку на край стола так, чтобы его грязные (проклятый бензовоз!) руки не очень кидались в глаза хозяйкам.

— Нет, не исчезайте!

— Нам ничего не надо!

Он уже сбежал по лестнице, как школьник, не зная покуда, к кому кидаться за помощью.

Три его спутницы, три девочки, смирно сидели на каменной стенке, по которой, свиваясь в кольца, тянулась под тополями железная ограда.