Сказки и предания алтайских тувинцев - Сборник Сборник

Упомянутая калмыцкая редакция (12, 13) продолжается как АТ 425. Здесь ребенок стариков, серо-голубая шкурка, на самом деле оказывается младшим сыном Хоомуста (Kypoycrv). В тувинском варианте дитя, которое рождается после большого перерыва у глубоких стариков, на самом деле тоже сын Курбусту Хаана. Тувинские варианты (!) и (2) походят на нашу сказку во второй своей части; а) мотив охоты зятьев; б) заколдованная охотничья добыча (мясо воняет, а потроха вкусны); в) исчезновение жеребцов; г) спасение птенцов Хан Хереги; д) коварство зятьев. В сартском варианте (10) пункты в — д связаны с сюжетом „Бёген Сагаан Тоолая“ (ср. № 5). В конце варианта (2) зятья осуществляют свой коварный план и наказаны за это. Иначе в варианте (1): сначала герой умирает от ядовитой змеиной крови; чтобы оживить героя, его конь доставляет к нему с неба его сестер (ср. № 11) и возвращает украденных лошадей. Зятья показывают хану фальшивые знаки, герой освобожден с помощью своей жены, и божий суд, выраженный в полете стрелы, решает, кто хороший зять (у злых стрела возвращается к стрелку); затем следует эпизод поисков ханского жеребца, сюда входит встреча с богатырем, который хочет жениться на жене героя, и борьба с ним, и завершается все побратимством обоих соперников (ср. заключительный мотив № 7).

Мотив возвращения унесенных Хан Херети жеребят содержится в „Даш-хюрен аъттыг Тана-херел“, [Чыынды чогаалдар, цит. по: Гребнев, с. 13, ср. также вар. (10)]. Сюжет второй части нашей сказки содержится и в монгольском героическом эпосе. Тибетский вариант (19) представляет собой нечто среднее между № 19 и нашей сказкой: герой рожден лягушкой, но сватается сам (как во всех тибетских вариантах); характерным мотивом является то, как он добивается согласия на женитьбу: он смеется так, что все трясется, плачет так, что все затопляется, и к тому же еще прыгает так, что рушатся все дома. Когда он уже живет вместе с младшей ханской дочерью, он без ее ведома принимает участие в осенних игрищах хана, и, к ее удивлению, ему известен весь ход праздника [ср. в монгольском варианте (14) посещение представлений театральной труппы]. Поэтому на третий год жена возвращается с игрища прежде времени, находит лягушачью шкуру и сжигает ее. Необычен конец тибетского варианта: жена не может выполнить трех условий, необходимых для того, чтобы герой остался жить (без лягушачьей шкуры он замерзнет), так как отец задерживает ее, и герой умирает. Чаще после разлуки становится возможным соединение, например с помощью ламы или Белого старца (13) или по исполнении чего- то вроде искупления: искать его, пока железная палка не станет с иглу, пока не проносятся железные башмаки (5, 6); ср. также № 21. У тибетцев вместо сожжения шкуры введен мотив убийства жены и мотив подсунутой вместо нее женщины (который мы встречаем у тувинцев в № 29); из пруда, в котором старшие сестры топят младшую, вырастает грецкий орех (плоды этого дерева сладки для всех и только для сестер горьки); пепел этого дерева, развеянный по полю, становится ячменем (каша из него сладкая, сестрам горькая); из озера, в котором они топят ячмень, поднимаются ласточки, и одна из них рассказывает обо всем принцу-лягушонку.

Сказка о лягушонке распространена по всему району Центральной и Средней Азии и особенно часто встречается у тюркоязычных народов и тибетцев, здесь сын двух стариков почти всегда лягушонок (как в монгорских вариантах из ордосской области); у каракалпаков это лис (ср. мотив принятия лисенка в сыновья в сказках № 47, 48), у монголов — серо-голубая шкурка. Несмотря на различие требований, предъявляемых отцом невесты, можно наблюдать относительное единство традиции. Тибетские варианты имеют некоторые особенности (отказ от мотива убийства отца, выступающего сватом; сватовство, осуществляемое самим героем; запугивание царя смехом, слезами и прыганьем).

К этому сюжету см. коммент. Б. JI. Рифтина к № 5 в ДунгНС. С. Ю. Неклюдов любезно обратил мое внимание на то, что эпосом на этот сюжет является алтайский „Когутей“ (см.: Алтайский эпос Когутей. М. — Л., 1935).

21. Хан с двенадцатью женами (Он ийи гадынныг хаан)

Записано от 69-летней Ноост 7 июля 1969 г. в Остуге.

Нем.: Taube, 1978, с. 154, № 32.

Ср. АТ 707 и АА 707; ММТ 138А и В; TTV 239; TCV 33, 53; КНМ 96; BP II 380; ВСС 707; Liungman, 707.

Распространение: тув.: (1) ТТ II, с. 127; (2) ТТ IV, с. 111; (3) ТНС 1971, с. 13; (4) ТНС III, с. 95; нем.: Taube, 1978, с. 146, № 31; (5) Калзан. О фольклоре, с. 305; (6) Потанин. Очерки, IV, с. 343 (в № 84); (7) с. 600, № 181; тофалар.: (8) Шерхунаев, с. 283 (последняя часть); туркм.: (9) Erberg, с. 105; кирг.: (10) Богданова, с, Ю5; (И) КиргНС 1981, с. 96; каз.: (12) КазНС 1979, с. 35; монг.: (13) МонгАУ, с. 133; (14) ААЗЭ 1948, с. 44; (15) ААЗЭ 1956, с. 104; (16) Ganzuurzav, с. 14; (17) МонгААЗД, с. 170, № 46; (18) МонгС 1962, с. 120; (19) МонгС 1966, с. 142; (20) На1ёп, II. <. 21, № 29; (21) На1ёп, II, с. 27, № 30; (22) Minjian wenxue, 1961/2, с. 52; тангут.: (23) Потанин. Окраина, II, с. 186, № 23; кавк.: (24) Dirr, с. 42. Ср. № 32.

Этот весьма распространенный в тюрко-монгольской среде сюжет использован А. С. Пушкиным в „Сказке о царе Салтане“. Отдельные его варианты наглядно демонстрируют, сколь различно мог выглядеть основной сюжет на разных этапах традиции. В противоположность данной сказке в других тувинских вариантах (4, 7) та часть сказки, в которой рассказывается о том, как хан добивается склонности своего сына, существует как самостоятельный эпизод. В разных вариантах число жен различно: сначала у хана нет ни одной жены или есть одна, две, три, двенадцать или сто восемь жен; младшая или последняя всегда приносит ему сына, двух сыновей, сына или дочь или трех сыновей (обычно с особыми признаками: золотой грудью, серебряной спиной, золотыми или серебряными ногами). При этом определенную роль играет мотив обещания, данного женой перед отъездом хана на охоту (например, в вар. 4 и 5) или случайно подслушанного им еще тогда, когда он искал себе невесту [например, в вар. (2 и 17); тогда он и женится именно на той девушке, которая обещает подарить ему детей особого рода].

В нашем варианте, в котором мотив множества уже имеющихся жен связан с подслушиванием девушек, подслушанное не содержит определенного обещания, речь идет лишь о надеждах трех сестер и их представлениях о ценностях: две из них мечтают обрести с супругом благосостояние и богатство (необходимость трижды в день выносить пепел является символом изобильной жизни, как и горы принесенной с охоты дичи), а младшая мечтает о готовности жениха перенести ради нее трудности, т. с. в конечном счете о любви, — построение мотива не совсем обычное.

Во всех вариантах, кроме (19), вместо ребенка подбрасывают щенка, хотя судьбы похищенных детей и различны: детей или пускают в ящике по воде [наш № 21, вар. (3, 4. 5) и др.], или кидают скоту и собакам, которые не причиняют им вреда, а греют и охраняют их (вар. 4); в варианте (23) ребенка зарывают, над ним распускается растение (этот мотив отсылает нас к сказке Юго-Восточной Азии — ср.: Gaudes, № 49), его съедает овца и приносит ягненка, который кричит „Мать“ — и требует, чтобы его закололи, тогда он снопа возродится в облике маленького ламы и раскроет обман ханши, хитростью занявшей место отвергнутой. Затем младшую жену изгоняют, иногда ослепленную и с перебитыми членами [вар. (4, 5)], так что открывается возможность мотива излечения по аналогии (ср. № 5 и его варианты). Но и в этом комплексе один из вариантов — (19) — остается своеобразным: мальчика бросают собаке и корове, корова проглатывает его; излечение женщины совершается по примеру слепого журавля, лисы без передних лап и зайца без задних. В пустыне корова телится и приносит мальчика. Песню, которую поет мать, обрадованная этим событием, степной ветер доносит до старших ханш. Тогда они сказываются больными и требуют в качестве лекарства сердце ребенка с золотой грудью и серебряной спиной (их „излечивают“ при помощи собачьего сердца).