Шоссе Петля - Олег Новгородов

тебе позвонят и сообщат плохие новости. Конечно, если установить камеру видеонаблюдения, дьявол не появится. Или появится, но камера его не увидит.

Он так увлекся, что прозевал свою остановку. Пришлось сходить на следующей, на Опольцево-2. Но ничего. Еще десять минут, и он будет дома.

Внутри квартала, где жил Прошкин, все друг друга знали, и, как правило, не с лучшей стороны. Прошкин тоже всех знал, но наименьшую симпатию вызывала у него госпожа Малахитова, въехавшая в его дом совсем недавно, но успевшая уже напакостить. Она каталась на видавшей виды «пятерке» и давеча обрызгала Прошкина грязной водой из лужи, после чего Прошкин зачислил ее в алкоголички. Не трезвой же она по двору за шестьдесят рассекала! Газосварщик Евграфов, распивая с Прошкиным пиво, поведал, что Малахитова работает где-то главбухшей и гребет деньги лопатой.

Вопиюще неухоженная аллея была, как обычно, пуста: ни мамаш с колясками, ни забулдыг с закусью, ни школьников-прогульщиков. Прошкин не любил ходить здесь. Справа за аллеей стояло одноэтажное кирпичное здание – когда-то это был детский сад, но его закрыли еще в девяносто третьем году. Детский сад для детей с отклонениями психики. От стен, от окон здания веяло чем-то недобрым, словно замки навесили не на двери, а на чье-то клинически нескончаемое и озлобленное детство. На площадке сбоку, где ржавела поломанная карусель, постоянно возились собаки, глодая невесть откуда взявшиеся кости. Однажды здесь нашли дворника Лешку Баева: он сидел на земле, привалившись к стене бурого кирпича, а из живота у него торчал огромный осколок стекла. То ли хулиганье с ним разделалось, то ли бомж польстился на жалкую получку – милиция приехала, забрала тело, и всё.

Прошкин втянул голову в плечи и засеменил по аллее.

Послышался ему негромкий оклик, или это кусты треснули слишком громко, но он оглянулся. В глубине зарослей стояла госпожа Малахитова.

- Прошкин, - вроде бы сказала она. Но, может, и не говорила – просто губы шевельнулись.

В первую секунду Прошкин испытал подобие облегчения. Надо же, а он тут всё-таки не один. Хотя компания вшивая, да и наверняка Малахитова набралась с утра пораньше – иначе чего ее в репейник-то занесло? Прошкин сплюнул, изображая презрение, и с показной медлительностью стал прикуривать папиросу. При этом он чувствовал на себе взгляд новой соседки. Ноги Малахитовой до колен скрывала высокая трава, а над головой навис грозящий обломиться тяжелый сук.

Потянуло дешевыми сладковатыми духами. Прошкин сморщился.

Малахитова развязно помахала ему рукой.

«Точно, заложила за воротник с утра пораньше», утвердился в своем мнении Прошкин. Куда уж, вон, как ее шатает. Надо за дерево держаться, а не ручонками сучить. Малахитова качалась из стороны в сторону, и улыбка на ее губах растягивалась, словно губы были из резины.

Прошкину вдруг стало не по себе. Не просто «не по себе» - страшно до одури. Что-то не то было в этом вихляющемся теле, в этой резиновой улыбке. Прошкин сорвался с места и побежал туда, где заканчивалась аллея и начиналась тропинка в квартал.

Через пять минут он остановился, чтобы отдышаться. Аллея осталась сзади. Прошкин нервно помассировал грудь. Пора или начинать бегать, или бросать курить. А чего он, спрашивается, так испугался? Соседку, по пьяни на ногах не стоящую?

Доискиваясь до ответа, он несколько раз подряд прокрутил в мозгу «запись». Вот Малахитова машет ему рукой, вот ощеривает в улыбке зубы, вот ее начинает поматывать.

Прошкин вновь побежал. Надо скорее к подъезду: там люди. И дело не в том, что он соскучился по обществу.

Малахитова раскачивалась в кустах не верхней частью тела, а нижней. Ногами.

Она не стояла там. Она ВИСЕЛА. Она помахала ему рукой и… повесилась?!

Волосы на затылке Прошкина мелко зашевелились. Боковым зрением он засёк чью-то фигуру, движущуюся по тропинке параллельно, чуть поодаль. И – запах духов.

Самоубийца!

Она его настигала. Еще несколько секунд – и остывающая уже рука бесцеремонно схватит его за локоть.

Ощутив сквозь плотную ткань ветровки прикосновение пальцев, Прошкин завопил и проснулся.

***

На тумбочке дребезжал телефон. Снимая трубку, Прошкин мимоходом сверился с будильником: половина восьмого. Кому еще неймется?

Звонил Евграфов. У него была полная охапка новостей, и он не мог не поделиться ими с лучшим собутыльником. За двенадцать часов до того, как Прошкин, заглумив себе на ночь голову исчезающими зажигалками и прочей ересью, стал во сне свидетелем самоубийства Малахитовой, та убилась по-настоящему – на трассе, поцеловавшись с «Икарусом». Померла главбухша от того, что внутри ей всё порвало и переломало, но выглядит она вполне ничего, и хоронить будут в открытом гробу. Прошкину было до лампочки, как именно похоронят госпожу Малахитову, тем более его на этот пикник уж точно не пригласят. Обменявшись с Евграфовым дежурными репликами «все там будем», он выпутался из пододеяльника и пошел умываться.

***

…Возле подъезда бормочущей толпой скучились соседи, а раздолбанная «пятерка» стояла здесь же, правыми колесами приминая газон. Прошкин задержался послушать, о чем толкуют. Толковали о том, что не успела баба до того света