Детство Чика - Фазиль Искандер

— Когда-нибудь! — щедро сказал богач.

Чику показались такие условия очень выгодными.

— Хорошо, кидай! — сказал Чик. Монета, вращаясь, полетела вверх.

— «Орел»! — сказал Чик.

Монета в самом деле упала на «орла», но потом, словно раздумывая, не добить ли Чика, лениво отскочила и перевалилась на «решку». Не везет, так не везет!

— Пока, Чик, — сказал богатый везунок, поднял монету, поцеловал ее и вбросил в верхний карман. Подтолкнув ногой педаль, поехал: — С тебя рупчик, не забывай!

Когда Чик пришел домой, обед был готов. Мама сделала мамалыгу, сварила курицу, приготовила ореховое сациви и салат. У мамы на лбу был приклеен кончик огурца с хвостиком. Это был верный признак того, что она поскандалила с соседкой. Они чаще всего оспаривали место для своих примусов. После скандала мама, чтобы успокоиться, приклеивала ко лбу конец огурца с хвостиком. Он успокаивал ее нервы.

Чик никак не мог понять, каким образом он держится у нее на лбу. Ведь она при этом не пользовалась никаким клеем. Конец огурца с хвостиком как-то сам всасывался ей в лоб. Чик как-то попробовал приклеить его к своему лбу, но, как только он шевельнул головой, кругляшок огурца с хвостиком слетел на пол. Чик решил, что он всасывается в лоб, когда человек нервничает, а так не всасывается. Пожалуй, после белой курицы он бы всосался ему в лоб. Но, конечно, было бы совершенно глупо, если бы он в таком виде пошел в школу.

Обед был славный. Чик отрывал пальцами куски горячей мамалыги, макал их в густую ореховую подливу и отправлял в рот вместе с мясом белой курицы. Мясо белой курицы казалось особенно вкусным, и Чик хищно разгрызал косточки и высасывал из них нежный костный мозг. Чику казалось, что с исчезновением белой курицы за обедом сама собой улетучится и история о ней. Это придавало ему дополнительный аппетит: ну ищите, ищите белую курицу, где она? Нет курицы — не о чем говорить. Мама молодец, она ничего не сказала брату и сестре о том, что он отказался резать белую курицу. А то бы брат долго смеялся над ним.

Чик налегал и на салат. Вернее, на огурцы. Помидоры он терпеть не мог. Но огурцы любил. Тем более, думал Чик, раз огуречный сок через лоб успокаивает маму, то скорее всего он и Чика будет успокаивать через желудок.

После обеда Чик, предупредив маму, что идет на море, воровато, стараясь не привлекать внимание, вышел во двор и, незамеченный, выскочил на улицу. Он был сердит на свою дворовую команду, потому что кто-нибудь из них, наверное, и рассказал в школе о белой курице, хотя это могли сделать и ребята из соседнего двора. Во всяком случае, сейчас Чик ни с кем не хотел иметь дело.

Чик любил море. Ничего в мире он так не любил, как море. Все больше и больше волнуясь, он приближался к нему. Белая курица его теперь совсем не беспокоила. Возможно, это огурцы уже действовали на его нервы. Он много огуречных пятачков съел за обедом. А, может, и близость моря его успокаивала. Вернее, и то, и другое, подумал Чик. Он нарочно, для проверки себя, вспоминал о белой курице и почти ничего не чувствовал. Ну и что? Ну и что? Говорил он сам себе, гордясь своим бесчувствием.

Уже на Портовой улице вдруг рядом с ним остановился грузовик, и оттуда выглянул его троюродный брат Сафар. У него был орлиный нос и горящие глаза. Это был, честно говоря, довольно вздорный человек с невероятно развитым чувством фамильной гордости. Казалось, на своей полуторке он преследует всех, кто, по его мнению, оскорбил их фамильную честь. Вечно он своим орлиным носом вынюхивал оскорбление фамильной чести.

— Чик, поди сюда! — крикнул он, выглядывая в окошко.

Чик подошел.

— Что это у вас там за история приключилась? — раздраженно спросил Сафар.

Чику и в голову не пришла белая курица. Он думал, Сафар имеет в виду, что тетушка несколько дней назад выставила из дому Баграта за то, что тот продолжает якшаться с уголовниками. Баграт был Сафару двоюродным братом. Сафар мог увидеть оскорбление чести рода и в том, что Баграт продолжает якшаться с уголовниками, и, наоборот, в том, что его выставили из дома. До того вздорным был Сафар.

— Какая история? — спросил Чик.

— Чик, только не притворяйся! — вспылил Сафар, — говорят, ты сегодня погнался за белой курицей, забыв обо всем на свете, и тебя чуть не раздавила машина. Ты в своего сумасшедшего дядюшку пошел, что ли? Что тебе сделала эта белая курица, что ты гонял ее по всему городу и чуть не попал под машину? Откуда у тебя привычки сумасшедшего дядюшки? Раньше, вроде, не было.

Чик объяснился, как мог. Он поклялся мамой и папой, что белая курица со двора не выходила, да и не могла выйти, потому что ноги у нее были связаны. А под машину он в самом деле чуть не угодил, потому что сильно задумался на улице.

— О белой курице? — раздраженно угадал Сафар.

— Да, — признался Чик, не в силах больше сопротивляться. Черт бы ее побрал! Чуть дело коснется белой курицы — все делаются угадчивыми. Даже вздорный Сафар.

— Вот видишь, — успокаиваясь, заметил Сафар, — ты идешь по стопам сумасшедшего дяди.

Сафар, как всегда, все напутал. Сумасшедший дядюшка Чика гонялся за кошками и собаками, если они заскакивали в дом. А за курами никогда не гонялся. Мимо кур и даже индюков он проходил, как совершенно нормальный человек.

— Зачем тебе надо было думать о белой курице, — продолжал Сафар, — лучше бы ты думал о чести рода или об уроках. Но главное не это. Мне говорили, что шофер тебя матюгнул. Это правда?

— Правда, — сказал Чик.

Глаза у Сафара зажглись, как фары. Сафар достал откуда-то клочок бумаги, химический карандаш и облизнул его, чтобы тот лучше писал.

— Номер машины? — резко спросил он.

— Какой машины? — спросил Чик.

— Типичный племянник типичного сумасшедшего дяди, — брезгливо проговорил Сафар, — разумеется, не моей машины. Машины того шофера, который тебя матюгнул.

— Я не помню, — признался Чик, — я даже не посмотрел.

— Как, этот негодяй матом выругал тебя! Ну, конечно, ты его избить не мог. Хотя я и в твоем возрасте его избил бы. Но запомнить номер его машины — мог?

— Я не догадался, — сказал Чик.

Вообще Чик считал все эти разговоры о чести рода полной липой. Подумаешь, герцог на полуторке! Да Чик и настоящим герцогам из книг не верил, что они начинают дрыгать ногами, когда дело касается их рода. Форсят, и больше ничего!

— У тебя нет гордости за свой род, — продолжал Сафар, — а у нас старинный крестьянский род. Мы чистокровные крестьяне! Спроси у мамы! Чистокровные! Никогда не были в прислужниках князей!

Чик в деревне слышал разговоры о чистокровности того или иного крестьянского рода. Он сначала удивлялся этому, а потом объяснил это себе так. В Абхазии до революции было столько князей, что именно чистокровность крестьянского рода особенно ценилась.

— Учти, — продолжал Сафар, — если еще раз так случится, я тебя вычеркну из нашего рода. Хватит, что его позорит твой сумасшедший дядюшка! Но это природный случай! Ничего! Я сам вычислю этого шоферюгу… В день две-три машины проезжают по вашей задрипанной улице, и ты чуть не попал под одну из них… А сейчас куда чапаешь?

— На море, — сказал Чик.

— Иди, — немного подумав, словно взвесив, насколько море может покуситься на их род, сказал Сафар, — но учти, что и на море надо думать о чести рода. А этого шоферюгу я вычислю, и он получит за оскорбление нашего рода.

— Но, может, он не знал, что я отношусь к чистокровному роду? — не без тайной насмешки спросил у него Чик.

— Еще одно оскорбление, — заметил Сафар, — город у нас маленький. И не так трудно запомнить всех людей нашего рода. Он у меня получит. Иди!

И Сафар рванул с места на машине, словно взял след оскорбителя рода.

Чик вышел на дикий пляж. Купающихся было мало, потому что был сентябрь. Вот еще одна удивительная загадка моря. Каждый год Чик замечал, что с первого сентября, когда кончается купальный сезон, море делается чуть-чуть холодней. С ума сойти! Вчера, в конце августа, еще было совсем теплое, а с первого сентября чуть-чуть похолодело. Откуда море узнавало, что кончился август? Можно сойти с ума от этой загадки. Чик не понимал, что это ложный эффект конца сезона.

Сейчас уже была вторая половина сентября, а Чик вместе с некоторыми пацанами продолжал купаться в море. Первого сентября море чуть-чуть холодело, а потом уже Чик этого не замечал.

Чик снял майку, короткие штаны и сандалии. Остался в одних трусах. Он огляделся. Шагах в десяти от него сидела компания пацанов его возраста. Занятые собой, они на Чика не смотрели. Чик быстро зарыл одежду в гальку и засыпал ее, чтобы никто не украл. Внимательно вгляделся в место, где засыпал галькой одежду, чтобы потом не забыть его.

Чик вошел в море. Оно было теплое и тихое, как горное озеро. Песок под водой светился, как рябь окаменевших волн. Чик никак не мог понять, почему в тихую погоду песок на мелководье напоминает ряды застывших волн. Чик шагал по воде и смотрел на дно. Вдруг из-за зеленых водорослей, как из-за крепостной стены, пыхнули мальки и разлетелись, как стрелы.