Талант (Жизнь Бережкова) - Александр Бек

Но у него осталось еще множество сомнений. Я с пламенной верой заявил:

— Вот увидишь, в твоем курсе последняя глава будет посвящена моему мотору.

— Нет, — сказал он. — Сначала надобны несколько глав, еще не написанных историей.

Собственно говоря, это была та же точка зрения, которую мне уже изложил Новицкий: моя машина преждевременна. Ганьшин дружески увещевал меня.

— Посчитай, — говорил он, — сколько раз ты уже проваливался. И ведь ты отлично знаешь, что для конструктора достаточно двух-трех неудач — и он сходит с круга. Его уже никто всерьез не принимает. Тебе просто посчастливилось, что ты уцелел в этой передряге после краха «Д-24». Оставили тебя главным конструктором — так уймись и не делай глупостей. Сейчас тебе нельзя браться за рискованные вещи. Пойми, еще одна неудача и твоя карьера кончена.

Но я не хотел его слушать.

— К черту карьеру!

— Ну, тогда, как бишь ее, судьба… Судьба Алексея Бережкова.

— К черту судьбу! У меня есть мотор! Он на два, на три года сократит расстояние, которое нам надо пробежать, чтобы обогнать моторостроение за границей. Я пришел к тебе не о себе говорить. Тут не судьба Бережкова, тут судьба советского авиамотора! И в какой-то степени судьба всей нашей страны!

— Ты все-таки поэт! — сказал Ганьшин.

— Брось это… Слушай, Ганьшин, давай вместе подумаем, что сказал бы об этой вещи Николай Егорович. Неужели стал бы, как ты, лишь сомневаться?

Ганьшин снова посмотрел на чертеж, помолчал.

— У меня есть мотор! — повторил я. — И знаешь, мне сейчас действительно не важно, мой ли или чей-нибудь еще. Я все равно буду за него бороться.

Ганьшин снял очки, подошел ко мне. Я близко увидел внимательные серые глаза, которые блестели теперь уже не насмешкой, а волнением.

— Помогу тебе всем, — произнес он, — чем только сумею!

И, разряжая серьезность, даже торжественность этой минуты, Ганьшин улыбнулся.

— На худой конец, — добавил он, — раскинешь здесь свою штаб-квартиру. Засядем вместе, как в былое время. Ты будешь чертить, а я рассчитывать.

В восторге я сорвал с головы Ганьшина его почтенную ермолку и запустил в стену. Потом сгреб друга в объятия и расцеловал.

23

На следующий день Новицкий собрал у себя в кабинете узкое совещание, пригласив всего семь-восемь человек. Я сделал сообщение. Затем один за другим поднимались наши старшие расчетчики и старшие конструкторы и разносили проект. Основной мишенью была абсолютно новая конструкция цилиндровой группы, которая до сегодняшнего дня отличает «Д-31» от всех существующих моторов. Никто не верил в оригинальную рубашку охлаждения, в блочную головку, в анкерные стяжные болты. Говорили, что этого никогда и нигде не было, что это — пагубное зловредное изобретательство. Ссылаясь на учебники, на книги Шелеста, придираясь чуть ли не к каждой детали, утверждали, что то, другое, третье обязательно сломается. За все, за все мне тут досталось.

Новицкий спокойно руководил заседанием. Анализ, который я выслушал от него вчера, был, казалось, всецело подтвержден обсуждением. Сам он в этот раз не выступал. Но я… Чем больше я слушал возражений, тем глубже понимал, что вещь решена правильно, что мной найдена наконец конструкция самого мощного, самого лучшего в мире мотора. Я с полным убеждением это высказал и просил, несмотря на все возражения, поставить в план конструкторского отдела разработку моей компоновки. Новицкий был несколько удивлен моим упорством.

— Я подумаю, — произнес он. — И завтра дам ответ.

Утром я пришел к нему, Новицкий сказал, что он подумал и решил, что дальнейшая работа над проектом нецелесообразна. Он говорил твердо и вместе с тем миролюбиво, старался как-то утешить, ободрить меня:

— В нашем деле недопустимы авантюры. Выстроим новый институт — и тогда мы с вами, Алексей Николаевич, основательно займемся проблемой сверхмощного мотора. Некоторые ваши идеи, вероятно, еще пригодятся. А пока отложите ваш проект.

Я все-таки пытался спорить, однако Новицкий стал официален и оборвал разговор. Несколько дней спустя он уехал в отпуск. Надолго. На целых полтора месяца.

24

Что же произошло дальше? Вы мне не поверите, ибо это в самом деле уму непостижимо, но как раз в те дни, даже скажу точно, в ближайшее же воскресенье после заседания, после убийственного для меня приговора, я… Повторяю, это уму непостижимо: вдобавок ко всем моим переживаниям я еще и отчаянно влюбился.

Итак, представьте обстановку. Старший персонал института высказался против моей вещи. Новицкий вынес приговор, наложил запрет. Что делать? Я решил на один денек из всего выключиться, отвлечься от гипнотизирующей меня вещи, чтобы потом взглянуть на нее как бы свежими глазами.

Надо вам сказать, что к тому времени у меня уже был свой маленький автомобиль марки «АДВИ-Т». Помните, в те годы, в начале первой пятилетки, когда лишь строился великолепный Горьковский автозавод и еще не появились его первые произведения — незабываемые «газики», вам иногда попадались на улицах Москвы смешные автомобильчики — букашки, выкрашенные в белый цвет. Ручаюсь, что вы когда-нибудь видели на одной из таких машин и главного конструктора АДВИ, тогда вам незнакомого, — вашего покорного слугу, гордо восседающего за рулем. Мы сами сконструировали и построили в мастерских института несколько таких малюток. Как сказано, они у нас именовались «АДВИ-Т». Загадочная буква «Т» означала «тарахтелка».

Потом всюду замелькали «газики», народились «эмки», которые казались тогда очень шикарными, а мы по-прежнему, на удивление москвичам, ездили на своих «адвишках».

И вот, получив от Новицкого последний и окончательный афронт — это, как нарочно, случилось в субботу, — я, отбросив уныние, решил поутру предпринять автомобильную прогулку.

Воскресенье выдалось чудесное, солнечное. Моя тарахтелка набирала скорость, а я упивался охватившим меня чувством, чувством молодости, дерзновения, силы, — словно летел на корабле времени. Вчера на заседании меня, что называется, изрубили в капусту, а утром я вскочил, точно спрыснутый сказочной живой водой. Где-то внутри звучал мотив: «Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней».

Выехав на Ленинградское шоссе, я уже распевал эту песню вслух. Мелькали жилые дома, магазины. Вскоре завиднелось знакомое здание, где в былые времена помещался «Компас». Тут я покатил тише, зато запел, по всей вероятности, громче. Здесь-то — заметьте, у самого «Компаса»! — меня остановил свисток милиционера. Постовой утверждал, что пение за рулем является нарушением правил уличного движения. Я протестовал со всей свойственной мне энергией. В результате милиционер стал требовать документы — права водителя и так далее. Никаких удостоверений у меня с собой не оказалось. Милиционер предложил последовать в отделение. Прощай, воскресная прогулка! Кто знает, сколько времени уйдет, пока установят мою личность. Да и настроение уже будет не то…

Собравшаяся вокруг машины толпа была не на моей стороне. Не внушала доверия ни букашечка, ни ее непутевый владелец. Фамилия «Бережков», ссылка на звание конструктора никого не убеждали.

— Двинулись, гражданин, — наконец потребовал милиционер.

С той поры я верю, что милиционеры приносят счастье. В ответ раздалось:

— Я могу поручиться за товарища Бережкова.

Меня словно подкинуло от звука этого голоса. Я выскочил из машины. К милиционеру подошла молодая женщина. Она или не она? Из-под синего берета выбивались светлые волосы. Она не смотрела в мою сторону, она протянула милиционеру какой-то документ (как я потом узнал, это была ее зачетная студенческая книжка) и стала очень тихо что-то втолковывать.

Надо было срочно увидеть ее глаза. Карие или не карие? Нужно было еще раз услышать ее голос…

— Вы меня знаете? — громко спросил я.

Не помню, что она ответила, но голос был знакомый и глаза карие.

Милиционер тем временем смилостивился, согласился ограничиться лишь штрафом, я с громадным удовольствием уплатил.

— Разойдитесь, граждане, — приказал блюститель общественного порядка и, откозырнув, пошел на угол.

Не разошлись только двое. Я и она.

— Все-таки, Валя, несмотря на некоторые воспоминания, вы поручились за меня. И вы правы. У вас потрясающая интуиция.

Валентина рассмеялась.

— Никакой интуиции, просто мне рассказывали о вас. — Она лукаво добавила: — Я многое слышала. Например, об институте авиационных двигателей.

— Вы занимаетесь авиацией?

— Именно занимаюсь. Я ведь студентка. — Валя пояснила: — До института долго была на комсомольской работе.

Распахнув дверцу машины, я предложил своей спасительнице присесть, не беседовать же нам стоя. Поколебавшись, Валентина устроилась на заднем сиденье, я сел за руль. Надо было быстро и незаметно осуществить один блеснувший мне замысел.