Схватка с чудовищами - Юрий Карчевский

— Но презумпция невиновности, товарищ генерал… — осмелился возразить Буслаев. — Подсуден может быть лишь тот, кто виновен в совершении преступления и чья вина доказана.

— Ты и в этом не разбираешься, Буслаев. Главное, чтобы обвиняемый сам признал свою вину! — повысил голос генерал. — У наших следователей имеется многолетний опыт на этот счет. А презумпция невиновности — выдумка буржуазных правоведов! Ты все-таки подумай, Буслаев, и отдай себе отчет: с кем тебе идти дальше — с товарищем Лаврентием Павловичем Берия, а значит, с партией Ленина — Сталина или с «теоретиками» права — врагами советского народа. У меня церковно-приходское училище за плечами, и то давно определился во всем. Ты не оправдываешь моего доверия. Поручу разобраться с этим материалом другому работнику. Но учти: твою политическую незрелость запомню, Буслаев. Кстати, кое-кого из бандитов, которых ты упустил в сорок пятом в Поставах, прибрали к рукам англичане и, по данным внешней разведки, готовят к заброске в Советский Союз. А кое-кто привлечен американцами для работы против нашей страны на радио «Освобождение».[14]

Антон не чувствовал вины за собой. Напротив, был убежден: страшно, когда бдительность превращается в подозрительность. И тем не менее нотация была ему неприятна, лицо его покрывалось то белыми, то красными пятнами. Принципом его поведения в такие минуты были благоразумие, сдержанность. «Почему я с ним робок? — мысленно спрашивал он себя. — Привычка слепо подчиняться начальнику или боязнь навредить себе? Тогда ты — раб, Антон! Но ведь когда-то же надо быть и самим собой…» «Учти, твою политическую незрелость запомню, Буслаев», — звучало в его ушах, и потом, будто писк комара, выискивающего на его лице местечко поудобнее, чтобы впиться в него своим хоботком, испить крови и пустить вызывающий зудящий яд.

И генерал Петров помнил. И студента террориста, и карателя Краковского. Особенно когда речь заходила о повышении Антона за успехи в оперативных делах, в звании, в должности, в представлении к награде, даже в санаторной путевке в Кисловодск однажды отказал. Начальник отдела полковник Новиков понимал все это, но не в состоянии был оградить Антона от произвола вышестоящего вельможи. Зато старался хотя бы морально поддержать Буслаева, создавать ему более или менее сносные условия для нормальной работы.

Тогда же Антон дал себе слово быть осмотрительнее, поскольку силы неравные, а власть в руках генерала Петрова невероятная. Но сдержит ли он этот обет?..

И тем не менее Буслаев чувствовал, что над ним сгущались тучи. Совсем недавно считал себя счастливчиком. Сейчас же… Вспомнился следователь, отказавшийся подчиниться приказу генерала применять на допросах подозреваемых физические методы выколачивания признательных показаний. И что же? «Особое совещание» во внесудебном порядке приговорило его к высшей мере наказания «за саботаж и неповиновение руководству».

Антон избегал делиться с Еленой тем, что происходит на работе. И не только в силу конспирации, с годами ставшей чертой его натуры. Просто не хотел ее волновать. Она сама заметила его подавленное состояние. И он наконец поведал ей о разговоре с генералом, который воспринял, как зловещее предупреждение. Признал, что с тех пор живет под его впечатлением — ночью ждет стука в дверь квартиры, а днем не находит себе места на службе.

— Так он же — неумный человек, патологический тип! — поставила она диагноз, как врач, как психолог, стараясь скрыть беспокойство за мужа, за семью. — Как только вы его терпите! Взяли бы и написали товарищу Сталину, в ЦК партии, в правительство. Они наведут порядок.

— Но все дело в том, что генерал не сознает, что приносит зло. Напротив, он убежден, что творит добро. А подчиненные ропщут. Но высокое-то начальство, безусловно, знает обо всем и тем не менее терпит его!

Мысль о письме Сталину показалась ему наивной. Осуществление ее могло обернуться репрессиями. Антон сознавал это. Пришел в себя, расправил плечи. Сопоставляя слова, дела и поступки Петрова, он все больше убеждался в том, что тот призывая других быть правдивыми, сам же лгал. Этим он вольно или невольно воспитывал в подчиненных двуличие, прививал двойную мораль. Заставлял подчиненных поступать против собственной совести. Тем самым вынуждал изворачиваться, действовать на свой страх и риск. Но оба они, и Буслаев, и Петров, независимо от их желания или нежелания, как и каждый гражданин, занимают определенное место в истории своего государства. Если первый создает, то второй — разрушает. После разговора с генералом Петровым Антон всегда испытывал чувство, которое, должно быть, испытывает побитая хозяином нелюбимая собака.

Сегодня у Антона было приподнятое настроение. Как же, у Елены день рождения. Полковник Новиков пораньше отпустил его домой, предоставил машину, чтобы он успел заскочить на Центральный рынок купить цветы.

Выйдя из подъезда здания на Малой Лубянке, Буслаев направился к автостоянке, как вдруг его остановил круглолицый, с копной седых волос на голове пожилой мужчина.

— Антон, здравствуй! Вот не думал увидеть тебя. Ты имеешь отношение к этому дому? — воскликнул он.

— Вадим Павлович! — узнал его Антон, хотя тот, пока не виделись все эти годы, потучнел, изменился в лице, еще больше поседел. Выдавали глаза. Они были по-прежнему мутными, цепко держали собеседника. — Я в этом учреждении работаю, и уже давно.

— Приятная для меня новость, — о чем-то думая, сказал Честнейший.

— А вы трудитесь или на пенсии? — поинтересовался Антон.

— Живу литературным трудом, — неопределенно ответил Честнейший. — Работаю над эссе о творчестве Льва Николаевича Толстого. До чего же высоконравственная личность! Кладезь мыслей! Русская глыбища! Вот с кого надо жизнь писать молодым людям!

Он говорил высокопарно, и Антону вспомнилось все, чему был свидетелем. И арест руководящих работников издательства «Academia». И чистка архива от статей неугодных авторов. И Вера Петровна, глубоко несчастная, но обаятельная женщина. Но прежде всего — Илья Потапов, друг дяди Семена.

— Кого-нибудь встречаете из бывших сослуживцев? — спросил он, всматриваясь в его лицо.

— Вера Петровна почила непробудным сном. Пусть земля ей будет пухом. Остальных я не выношу! — резко сказал Честнейший. — А встретил бы, непременно каждому в рожу плюнул. К счастью, они больше не топчут нашу священную землю. Тела их давно послужили пищей для червей, а на удобренной ими почве зреет нынче богатый урожай.

Честнейший неестественно рассмеялся, то ли почувствовав неловкость за вырвавшуюся кощунственную фразу, то ли от пристального взгляда Антона.