Страстная неделя - Луи Арагон

Вот какими мыслями была полна голова Элуа Карона, когда он добывал торф; перебирая в уме доводы богачей, он язвительно ухмылялся, сердито бормотал что-то и, громко вскрикнув: «У-ух!» — отрывал от тинистого дна тяжелый черпак. Жан-Батист даже встревожился; поглядывая на отца исподлобья, он задавался вопросом: что такое делается с ним, и уже чувствовал на своей спине отцовские колотушки.

«Плачут они, богатеи, из-за нашей коровы, плачут из-за соломы, плачут из-за торфа. Насчет торфа они, пожалуй, согласились бы, чтобы мы его добывали, а они бы им торговали, но чтобы сами мы продавать его в городе не смели. А насчет скота они ловкие: тоже гоняют свою скотину на общинные луга, на болото, а свою-то траву косят и сено продают. И ведь корова-то у них не одна, а целое стадо, да еще отара овец. Но ты не смей про это и слово сказать, — будешь говорить, работы тебе не дадут, а ведь работа-то нам нужна, вот и приходится ладить с богатеями, хотя очень хочется дать им по шее и избавиться от них. А послушать их, так чего только они не наговорят!» Земледелие, видите ли, может процветать лишь тогда, когда им занимаются зажиточные люди, у которых хозяйство крупное, скота много, а значит, землю можно удобрять навозом. А мелкие фермеры погубят земледелие. Куда было бы лучше сделать их всех батраками у богатых хозяев, — пусть ходят за плугом или работают на хозяйском скотном дворе. И пора покончить с нелепым предрассудком, будто бедняку нужна корова, — из-за этой коровы вся голытьба бездельничает, примером чему могут служить в Пикардии Элуа Карон и ему подобные. «Ну и ну! Нашли лентяя! Поглядите-ка на мои руки. Разве у лодырей такие мозоли бывают?»

— Эй, ты! Чего стоишь? Погоди, вот как дам тебе затрещину!

Окрик относился к Жан-Батисту: выпустив рукоятки тачки, мальчик застыл на месте и, вытаращив глаза, с ужасом смотрел в сторону Лонпрэ. Он ничего не ответил отцу, только протянул руку, указывая на что-то видневшееся вдали на дороге.

Там показались всадники в высоких меховых шапках: они ехали рысью вверх по течению реки и вдруг застыли на месте, столкнувшись с другими всадниками в зеленых мундирах с красными отворотами, — этот второй отряд, двигавшийся со стороны Амьена, виднелся между деревьев над желтой стеной камышей.

И вдруг раздался выстрел.

* * *

Командир полка барон Симоно пожелал лично дать приказ лейтенанту Дьедонне. Проскакав за пять часов четырнадцать лье, полк прибыл в Амьен около десяти часов утра и был радостно встречен гарнизоном, уже надевшим трехцветные кокарды. Казалось, в городе открылась ярмарка; вести, дошедшие из Парижа, уже были преданы гласности, и, несмотря на дождь, на улицах толпился народ, везде были солдаты, принаряженные девицы, — словом, в Амьене будто справляли какой-то праздник, и власти явно поощряли это настроение. Удивительное дело: во всех питейных заведениях, во всех гостиницах вдруг появились музыканты, и повсюду шли танцы, повсюду на столах, заменявших подмостки, восседали импровизированные оркестры, всюду звучали мелодии, популярные в дни Империи, и даже казалось, что вот-вот люди будут требовать исполнения марсельезы. Егерям барона Симоно отвели для постоя амбары у западной заставы города, около бульвара Отуа, оголившегося, неузнаваемого для тех, кто видел его двадцать пять лет назад, как, например, доктор Денуа, который провел в этих краях свое детство, — вековые исполинские деревья были срублены, и вместо них при Империи понасажали каких-то хлыстиков… Арнавон, Шмальц и Рошетт отправились побродить по берегу Соммы — им на месте никогда не сиделось. Тут кругом жили огородники, уже доставлявшие в город первые овощи из своих теплиц: у каждого был разбит садик и огород, сейчас затопленные дождями. Солдаты принялись мыться, бриться, чиститься, — ведь перед выступлением они не могли уделить время своему туалету: из Сен-Жюст-ан-Шоссе вышли в пять часов утра! А в Амьене, по слухам, предстояла ночевка, можно было надеяться, что вечером в караул не пошлют, и значит…

Как только прибыли походные кухни, 2-я рота 3-го эскадрона поужинала, потом кавалеристы почистили своих лошадей, привязав их к деревьям. Дьедонне закурил трубку. Вдруг его вызвали к полковнику. Не скрою: Дьедонне крепко выругался. Вот ведь всегда его роту назначают в наряды, а все потому, что ротный командир не капитан, а лейтенант, и раз так — на него взваливают всю работу. Значит, ничего не переменилось. Как было при Сен-Шамане, так, видно, и дальше будет. Но что поделаешь, — приказ есть приказ! В конце концов капитан ты или не капитан, тебе оказано доверие и твоим людям тоже. «Я знаю, — сказал Симоно, — ваша рота справится с самым трудным заданием». Говор у полковника грубый, — сразу видно уроженца Тарна. А насчет трудных заданий сказал, наверно, чтобы подкупить. Наверно. И ведь действительно это подкупает. Сен-Шаман так не делал. Отдавал приказ с высоты своего величия, подпертого стальной пластинкой воротника, вот и все.

Задание состояло в следующем: проехать по долине Соммы до подступов к Абвилю или, по крайней мере, до места расположения монархических войск. Весьма возможно, что дальше Пон-Реми проникнуть не удастся, — следовательно, лошадей гнать больше восьми лье не придется. Остановиться как можно ближе к противнику, ибо мало вероятно, что отряды королевской гвардии станут преследовать кавалеристов Дьедонне, когда они поскачут обратно. Маневр этот имеет вполне определенную цель: дать Мармону почувствовать соседство императорских войск, подогнать его, чтобы двигался побыстрее, показать, что он взят в кольцо, вообще создать у противника впечатление непрестанно грозящей ему опасности. То ли хотят, чтобы сражение произошло как можно дальше отсюда, то ли задумали поставить красным мундирам капкан и загнать их туда. А вернее всего, желают припугнуть их такой перспективой, заставить короля и принцев как можно скорее убраться из Франции с какой-то частью войска, создать благоприятные условия для того, чтобы остальные не уходили и присоединились к своим преследователям. Страна больше не должна видеть в Людовике XVIII своего законного монарха: нужно отбросить этого графа Лилльского к линиям союзнических войск — пусть он вновь станет заграничным претендентом. Между тем в широковещательных воззваниях, которые передавались во все концы Франции по оптическому телеграфу, а также через эстафеты, мчавшиеся во весь опор, сообщалось, что отдан приказ схватить и арестовать короля и всех Бурбонов, где бы они ни встретились. Упоминалось также еще человек десять важных особ, и в списке их Робер Дьедонне увидел имена Мармона и Бурьена. Но нигде не говорилось, что приказано атаковать королевские войска. Симоно настойчиво подчеркивал это. Преждевременная битва могла ускорить вражеское нашествие на французскую землю, а императору нужно было выиграть время, чтобы произвести реорганизацию государства и армии. В случае необходимости лейтенант Дьедонне пошлет в Амьен курьера с донесением.

— Все поняли? Да? Можете не скакать всю дорогу сломя голову. Остановитесь в Пикиньи, разведайте, не занят ли проселок между Пикиньи и Эреном… Затем не спеша двигайтесь к Пон-Реми. Никаких глупостей не делайте. Постарайтесь только, чтоб они увидели вас. Вот и все… Пожалуй, достаточно будет сосредоточиться в Лонпрэ и послать к Пон-Реми лишь несколько кавалеристов, дав им приказ показаться противнику и немедленно возвратиться к отряду. Оставляю это на ваше усмотрение… Вы толковый офицер, я читал ваши донесения. Сущее безобразие, что у вас до сих пор нет третьей нашивки. Имейте в виду, что еще одна колонна развернется по правому берегу Соммы. Если понадобится, соединитесь с нею. Нынче вечером мы выступаем на Дуллан.

Отряд Дьедонне снялся с места около полудня. Часа полтора двигались по дороге, проходившей у подножия возвышенности; реки еще не было видно. Проезжали через деревни, вернее, — скопища лачужек у перекрестка дорог. Долина Соммы в середине марта только начинает зеленеть. И все же чувствовалась буйная сила уже пробуждавшейся растительности: со склона косогора деревья протягивали к всадникам, словно руки, серые и узловатые толстые ветки; побеги плюща, омелы спускались с них завесами и гирляндами до самой земли, устланной ковром опавших листьев. Природа напоминала старуху в запыленном платье, — стала старуха неряшлива, не следит за собой, к тому же исхудала, вся высохла, а все-таки видно, что была очень хороша собой в молодые годы, когда по ее плечам рассыпались волны блестящих и мягких волос. Прорезая это переплетение серых тенет, тянулись под дождем к нависшему небу высокие деревья, и в черном узоре их ветвей виднелось невероятное множество желтых и рыжих шаров остролиста. Егеря двигались по дороге, впереди — Дьедонне, а за ним десяток улан с пиками, отборных кавалеристов, добавленных к его отряду, — они, в сущности, не входили ни в одну из частей, словно и не были причислены к армии, и не удивительно, что лейтенант Дьедонне их не знал. В общем, он был против этой системы: она вносила разнобой в вооружение отряда, а присутствие в нем каких-то особых, отборных людей нарушало боевое единство и солдатскую солидарность. За деревней Дрейль сквозь сетку дождя увидели Сомму. Она лениво текла между высокими тополями и уже зелеными пастбищами, кое-где прорезанными черными ямами торфяных карьеров; река разбивалась на несколько рукавов, — одни были проточные, другие — заглохшие старицы; взгляд терялся в их лабиринте; а какое множество излучин делала Сомма: то удалялась, то поворачивала назад. Несмотря на упорные, не стихавшие дожди, день выдался необыкновенно теплый — хотя было не больше двадцати двух градусов, но по сравнению со вчерашней прохладной погодой Роберу Дьедонне казалось, что стоит удушливый зной, какая-то нездоровая, парная, расслабляющая жара. В Эйли, в Брейли люди выходили из домов поглядеть на проезжавших егерей, даже кричали: «Да здравствует император!» За Брейли Сомма делает излучину вправо, к Тиранкуру, льнет к правому холмистому берегу, а между дорогой, что идет по левому берегу, и рекою тянется длинной полосою болотистая низина с жидкими перелесками и озерами. Дьедонне ехал и думал о том, что ему оказали большое доверие и это очень приятно; разъясняя приказ, полковник не ограничился изложением стратегии. А как он сам, лейтенант Дьедонне, поступает со своими солдатами? Требует от них повиновения, но ведь ничего им не объяснил. Значит, надо сделать привал в Пикиньи и там поговорить с ними…