Пятый арлекин - Владимир Тодоров

Припомнил все это Семен Михайлович и злорадно потер руки, хотя в первый момент после предложения Глайда вроде даже посо­чувствовал тестю, зная, какими будут для него последствия. «Ниче­го, пусть его прижмут, пусть и он побудет в той шкуре, в которой мне пришлось побывать в Ленинграде. Запросто снимут, и в долж­ности понизят, а то и совсем попрут из рядов...»— рассуждал, взбу­дораженный встречей с Глайдом, Семен Михайлович. Его мысли прервал звонок: один длинный и два коротких. И снова длинный. «Глайд,— лихорадочно подумал Семен Михайлович и его охватила нервная дрожь. Скорее бы от всего отделаться и завалиться на кровать в любом французском или западногерманском отеле, куда его сможет переправить поначалу Нортон Глайд.— А там меня не достанешь, к тому же никто и искать в тех местах не будет: кому придет в голову, что я переправлен людьми Глайда, да и документы у меня будут надежные, а какое я стану носить имя — плевать: Ганс, Артур, Джеймс или Генрих Шлагбаум!— рассуждал Нежив­лев, быстро направляясь к входной двери. Он открыл ее не глядя в глазок — был уверен в личности позвонившего условным кодом, и немедленно вздрогнул: перед ним стоял незнакомый гражданин с длинными волосами, выбивавшимися из-под заношенной тирольской шляпы, неопрятный пиджак приоткрывал мятую рубаху в пятнах, брюки давно нуждались в чистке и вздулись пузырями на коленях. Лицо украшали большие темные очки с пластмассовыми стеклами стоимостью в один рубль пятьдесят копеек. Субъект был явным алкоголиком.

— Что вам угодно?— спросил растерянный Неживлев, с трудом приходя в себя, испытывая только одну лишь брезгливость и недоумение. Как мог совпасть только ему известный сигнал Глайда с идентичным звонком незнакомого, опустившегося гражданина. И вдруг его осенило: это же переодетый Глайд! И пока он осмысливал это, тот резко оттолкнул Семена Михайловича и прошел поры­вистым шагом в прихожую: нечего было на площадке освещаться как на авансцене драматического театра. Он молча бросил шляпу в руки Семену Михайловичу. Бросил небрежно, будто лакею в доре­волюционных питейных заведениях, так что Неживлева не могло это не покоробить. Но, увы, хозяином положения и сегодня, и в будущем был Глайд.

— Где?— только и спросил Глайд. Он тоже был явно возбужден. И Семен Михайлович предупредительно пропустил его сначала в гостиную, а потом в спальню генерала, где совсем недавно произош­ло преступление. Там находился сейф с личными бумагами Алек­сандра Филипповича. Да и не только личными, но и другими, ко­торые взял он из архива у хорошего знакомого полковника под честное слово, задумав написать книгу. Старый военный поддался «болезни» того времени, когда каждый, кто испытал войну и труд­ности послевоенного времени, пытался рассказать об этом людям, не имея для этого ни литературного опыта, ни таланта, ни приз­вания. Книга не получилась, да и некогда было, честно говоря, заниматься Александру Филипповичу литературным творчеством — занят был по горло неотложными служебными делами. Вот и получилось, что рукопись он забросил, уехал на работу за границу, а в сейфе осталось немало документов прошлого времени, на отдель­ных листах которых стоял выцветший гриф «СЕКРЕТНО». Посчи­тали друзья генерала, что прошло уже немало времени с тех пятиде­сятых годов, а у генерала достаточно опыта, чтобы отобрать необ­ходимое для будущей книги, да и многие аналогичные документы были давно рассекречены и не представляли для спецслужб Запада никакого интереса. Александр Филиппович временами искренне ве­рил, что вернется к написанию книги и этим внесет свой вклад в общее благородное дело. Он хотел оставить потомкам своим наблю­дения, выводы и предостеречь их от повторения ошибок прошлых лет. Генерал даже купил для этих целей пишущую машинку и напечатал на первом листе название своих мемуаров: «ФРОНТ». Название притягивало и очень нравилось ему, хотя его придумал не он, а знакомый журналист. Понятно, казалось бы, каждому, что литература, как и наука, требует долгие годы учения, накопления знаний, опыта, полнейшей отдачи сил таланта. Но отчего-то в математику никто не пытается сунуться со своими научными откры­тиями, если для этого нет соответствующей специальной подготовки, и в физику тоже. А вот в литературу — пожалуйста! Тут уж ничего не поделаешь, так повелось издавна, и все потому, что формул, из которых слагаются химия или физика, никто не знает, кроме спе­циалистов, а алфавит, являющийся основой языка, знают все. Бери ручку и твори...

Вечерело. Комната погрузилась в полумрак, и предметы выглядели неуклюже, нереально. «Света не зажигать!»— скомандовал Глайд и Семен Михайлович послушно отдернул руку от кнопки выключателя. Глайд снял свой маскировочный пиджак и парик. Он почувствовал себя свободнее без камуфляжа и достал из объемного дорожного баула карандаш-фонарик: его электронный голубоватый лучик высветил в сейфе, стоявшем позади двуспальной кровати, отверстие для ключа. Глайд профессионально осмотрел его и вынул из брючного кармана отмычку. Вот уж, позавидовали бы воришки, с которыми имел дело капитан Милованов, увидев такое чудо. Куда им, с их допотопным самодельным инструментом до набора Нортона Фитцджеральца Глайда! Этот великолепный комплект изготовлен на заводе из лучших образцов стали, снабжен электронным табло, которое сразу показывало, какой зубчик прикрутить, а какой вы­двинуть и на сколько. И взломом сейфа занимался сейчас не какой-нибудь полуграмотный медвежатник, а выпускник колледжа, кото­рому Соединенные Штаты Америки доверили дипломатическое представительство своей страны! Глайд привычно (сказывался опыт в подобных делах) всунул отмычку в отверстие, придал ей нужную форму, повторяющую зигзаги замка, и мягко повернул вправо. Язык замка плавно, без скрипа поддался и Глайд легко открыл тяжелую бронированную дверцу. Было отчего порадоваться дипломату-шпио­ну: сейф был буквально набит материалами, взятыми из разных архивных ведомств. Конечно, здесь отсутствовали документы, отра­жающие современную политику страны, но достаточно было только взглянуть на документ, под которым стояла строгая подпись Пред­седателя Народного Комиссариата Обороны. Да за один лишь этот автограф Глайду отвалят столько, сколько и не снилось обреченному дураку Семену Неживлеву. Глайд лихорадочно, все же сдали нервы и у него, не глядя, стал выгребать содержимое сейфа в баул. На­последок его ожидал еще один сюрприз — пистолет, который генерал хранил как память со времен войны.

— Ну, Сэм, заживем мы теперь!— довольно хохотнул Глайд, застегнув баул и закрыв сейф, и Семен Михайлович внезапно понял, что прогадал: можно было и не отдавать половину своих ценностей, а ограничиться лишь содержимым этого сейфа. «Дубина, дубина без мозгов!— ругал себя Неживлев, глядя на улыбающегося Глайда,— провел меня этот заокеанский фраер как мальчика!».

«Раскис от удачи,— ругнулся мысленно Глайд,— впрочем, какая разница, уступлю ему часть его антикварного богатства и соглашусь на одну четвертую. Ему в радость, и доверие ко мне восстановится. А в принципе это ничего не изменит, потому что шлепнет его Краснов завтра, когда я вывезу все из этой квартиры. Вызову через час на явочную квартиру и попрошу, чтоб обязательно расписку принес с собой, причину найду, а вместо меня его будет поджидать мистер Краснов...»

— Теперь слушай меня внимательно, Сэм,— произнес Глайд, надевая на себя очередную маску, на этот раз серьезности. Он догадался, что Семен Михайлович оценил важность бумаг, сожалеет о своем промахе и это может иметь негативные последствия в их отношениях, когда нельзя дать промах ни в одном шаге и даже движении.— Учитывая ценность бумаг, взятых нами, подчеркиваю — нами, я согласен только лишь на одну четверть того, что мы вывезем за границу,— и Глайд, увидев, каким счастьем засветились глаза Неживлева, понял, что попал в цель. Этим он окончательно лишил того всякой настороженности.— Завтра в это же время я приду сюда за нашим имуществом. Мы должны управиться в один заход, только в один, помни об этом! Повторяю, упакуешь самое ценное: иконы в окладе, серебро, фарфор. Только раритеты — Мейсен, Севр, Русский императорский завод, картины, естественно без рам, сам знаешь, как с этим управиться, монеты — золотые и платиновые, серебряные, только редчайшие по каталогу,— такими наставлениями Глайд явно противоречил себе, когда убеждал Крас­нова, будто ничего не понимает в антиквариате, но и там была игра. Он конечно же не собирался убирать с дороги Краснова, действительно имея ввиду приспособить его к антикварным операциям на Западе, взвалив на будущей фирме по продаже старины на него всю работу, потому что основной профессией и самой главной для Глайда оставался, как известно, шпионаж.— Итак, завтра в то же время, и чтоб весь твой багаж поместился не более чем в два ящика, больше в машину не поместится. Да и два рейса уже представят какой-то риск, нельзя недооценивать советской контрразведки.— И хотя про­изнес эту фразу Глайд самым серьезным образом и не впервые, в душе он считал контрразведчиков нашей страны большими профа­нами. А как же иначе, когда у них под самым, что называется, носом, Нортон Глайд в их же доме делает что хочет: распоряжается национальным достоянием страны и даже вершит суд на неугодными ему гражданами. «Нет, они кое-что, конечно, стоят,— рассуждал Глайд,— но телько не в игре с таким разведчиком, как я, учеником Гелена»,— а он действительно прошел в свое время школу в Нул-лахе. «Жестокое сердце, стальные нервы, железная хватка и от­сутствие принципов в достижении цели! Вот что делает разведчика суперменом»,— говорил военный преступник Гелен, и Глайд не только не гнушался этими принципами, но и гордился.