Последнее предложение - Мария Барышева

Роман встал и подошел к разбитому окну. Посмотрел вниз на чудесный сад, потом устало привалился к стене и, не оборачиваясь, спросил:

— Ты хочешь сказать, что Денис поджег тот дом? Запер всех вас и поджег? Такую он придумал историю?

— Я не знаю, что там на самом деле случилось. Я ничего не помню. Да, иногда у меня проскальзывала такая мысль, но я ее сразу прогоняла! Ведь он был моим братом, родным братом… я всегда считала, что он не мог…И ведь он меня вытащил!

— Ты могла выбраться и сама, просто не помнишь.

— Я знаю, я все знаю! — Рита отмахнулась. — И потом эта мысль появлялась все чаще…что он мог такое сделать…особенно после того, как мы написали первую повесть. Но первый раз я подумала об этом, когда Денис сказал, что в случившемся есть свои преимущества. Теперь каждый из нас великолепно сможет описать пожар изнутри, а не со стороны. Не надо ничего придумывать, не надо никого расспрашивать — в любом случае это была бы фальшивка. Правильно можно написать лишь о том, что сам знаешь, сам прочувствовал. А я теперь знала, что такое огонь. И знала, что такое настоящий ужас. Он сказал мне это с гордостью.

— Твой брат был сумасшедшим, — негромко произнес Роман, по-прежнему не глядя на нее.

— Иногда мне кажется, что человек, который вытащил меня из огня, уже не был моим братом, — Рита позади него щелкнула зажигалкой. — Если и остался Денис, то его было очень мало, а все освободившееся место занял кто-то другой, какая-то придуманная им самим тварь, до безобразия злобная и до безобразия же равнодушная… Порой я боялась его. Мы близняшки, ты знаешь, но с того дня, как ему исполнилось восемнадцать, он начал стремительно меняться. У него стала другая походка, он изменил голос, отпустил бороду, постоянно был какой-то зачуханный, неприглядный… Сказал, что хочет быть индивидуальным, что не хочет быть на меня похожим, что это неправильно, когда один похож на другого. Не должно быть похожих людей. Друзья перестали узнавать его, и он был доволен. Он стал, как мышь, тихий, незаметный… Мы редко виделись, в основном переписывались, он то и дело где-то пропадал, но всякий раз возвращался очень довольный, и писал, писал… я за ним не успевала. Я часто спрашивала его о той истории, которую он придумал тогда, в доме, но Денис только головой качал и говорил, что нам пока рано за нее браться, она еще не созрела, хотя начало уже оформлено — он так и сказал — «оформлено».

— Те письма, они, конечно же, сгорели? — спросил Роман, поворачиваясь. Рита резко взглянула на него, но ее взгляд тотчас же всполошено прыгнул куда-то в сторону, словно ожегшись.

— Я думала, что да. То, что там произошло… тогда было не до писем, и я, конечно, никогда его о них не спрашивала. Но потом, когда Дениса убили, — ее ладонь поднялась и прилипла к подбородку, на мгновение закрыв рот растопыренными пальцами, так что лицо Риты приобрело нелепо-смешливое выражение, — меня вызвали к нему домой, посмотреть, что пропало. А потом… потом я разбирала его вещи… думала, что взять… ведь у него, кроме меня, больше никого не было — кроме меня и этих чертовых книг… И в кладовке, среди барахла я нашла пакет и в нем, в прозрачной папке лежали все те письма. Они еще больше пожелтели, многие буквы вычитывались с трудом… но это были те самые. И как только я их увидела, то сразу поняла, что была права. Это была чудовищная правда. Ему ведь всего десять лет было тогда — всего-навсего… Но к тому моменту я уже не могла реагировать на это так, как сделала бы раньше. Я уже сама знала, что это такое — убить.

— У тебя была причина.

— Какая разница? — Рита чуть передвинулась и обхватила руками согнутые колени. — Человек меняется, когда видит чужую смерть, но когда он убивает сам, то меняется навсегда, и это очень плохие перемены. Денис помог мне тогда, с Горчаковым, а я столько лет не подпускала к себе правду. Он был прав, когда сказал, что мы все всегда делали вместе. Знаешь, он пугал меня, когда был жив, но когда его убили, Денис стал пугать меня еще больше. Если бы он не умер, я бы никогда ничего этого не нашла и ничего не узнала. Но я нашла письма… и я нашла его последнюю книгу… начатую книгу. Это была тетрадь — толстая коричневая тетрадь…

— Черт! — вырвалось у Романа, и он оттолкнулся от стены. — В первый раз он приходил ко мне с коричневой тетрадью. Просил, чтобы я ему почитал. Жаль, что я в нее не заглянул!

— Напротив, мне кажется, хорошо, что ты этого не сделал, — Рита слезла со стола и, прихрамывая, подошла к нему. Ее лицо стало молочно-белым, и ссадины на нем казались черными. Отчего-то Роману вдруг вспомнилось искрящееся инеем лицо мертвого Маринчака. — Если это та же самая тетрадь… Это мерзость, Рома! Мы написали вместе не одну вещь, и они были… ты знаешь, какими они были… но эта… Дело даже не в сценах убийств, а в авторских размышлениях. Такое ощущение, что это писал сумасшедший, которого заперли в железной клетке посреди людной площади. Столько ненависти, злобы… и в то же время удивительного бесстрастия — дикое сочетание. Собственно, это была еще не книга, это были наброски — планы глав, примерный сюжет, имена нескольких персонажей — впервые он сам расставил имена, а главный герой был назван его собственным именем. Описание трех сцен убийств… и… — она глубоко вздохнула, — подробное описание того, как десять лет назад он поджег дом со спящими детьми. Только меня там не было. Он убрал меня из этой сцены.

— Что за убийства? — хрипло спросил Роман, и Рита чуть отступила назад, глядя на него со странным страхом.

— Женщину выбросили с балкона. Мужчину закололи стилетом в толпе. Девушку ударили ножом, а потом сломали ей шею. Последняя сцена была не закончена, и страницы там были измазаны засохшей кровью. Думаю, он писал ее в ту ночь… он писал ее, уже умирая… потом спрятал в пакет и швырнул в кладовку.

— Год назад… — прошептал Савицкий, хватаясь за голову. — Почти год назад! Это были не совпадения. Вначале были убийства, по которым он писал книгу… а теперь все наоборот — он убивает по написанному.

— Ты о чем? — Рита побледнела еще больше, хотя дальше, казалось, уже было невозможно. Ему почудилось, что сейчас она упадет в обморок, и Роман схватил ее за плечи — и чтобы удержать, и чтобы как следует встряхнуть.

— Что ты сделала с этой тетрадью, Рита?! — он сжал ее плечи так сильно, что ее лицо исказилось от боли, и Савицкий тотчас же отпустил ее и сунул руки в карманы, сжав там пальцы в кулаки. — Ну конечно же, ты забрала эту тетрадь и дописала книгу, правильно?! Ты не написала ее, а дописала! Следовало выражаться точнее!

— Если уж совсем точно, я ее переписала! — выкрикнула она. — Вначале переписала, а потом уж дописала! Я изменила все имена! Я по-другому написала сцену с детьми… правда, их имена я не меняла. Я оставила первые три убийства, но изменила все остальное, я переделала весь сюжет! Я пыталась сделать все более человечным… но у меня это не очень-то получилось. Но тогда мне казалось, что я создаю нечто особенное… Ты не представляешь, как это может захватывать, тебе не понять — ты никогда не писал!.. Ты не представляешь, каково это — кромсать сюжет того, у кого ты всю жизнь ходила в подмастерьях, делать все так, как он никогда не позволил бы сделать! Действие романа, который начал писать Денис, происходило в этом городе, и в конце книги он должен был превратиться в развалины. Но ничего подобного не случилось! Я все сделала иначе! Только жанр остался тем же — он для меня, как клетка, из которой не выбраться. Я не умею по-другому. Я не знаю, как по-другому. И раз теперь все это происходит, то, значит, я ничем не лучше его. Я такое же чудовище! Какая ирония — я уничтожила его задумку, а теперь моя задумка уничтожит меня! Если б я знала, что так будет, то сожгла бы ту тетрадь сразу, как нашла!.. — Риту начала бить крупная дрожь, она застучала зубами, и Роман поспешно схватил ее и прижал к себе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});