От Тильзита до Эрфурта - Альберт Вандаль

Коленкур задумал тогда подействовать непосредственно на монарха, “на единственного, может быть, человека, – с грустью признавался он, – который является более или менее искренним сторонником теперешней политики”.[424] При невозможности влиять на его ум, снедаемый борьбой между различными течениями, не удастся ли, думал он, воздействовать на его сердце и его сохранить за собой? Александр продолжал выказывать лично к посланнику большое расположение и симпатию. Если бы эти, заботливо поддерживаемые и развиваемые, чувства приобрели силу истинной привязанности, если бы между государем и посланником установилось безусловное доверие человека к человеку – дело только выиграло бы от этого. Александр легче поверит объяснениям нашего посла, если он, как человек, а не как посол будет отстаивать искренность нашей политики. Тому, что говорится дружескими устами, лучше верится. Чтобы полезнее служить императору, Коленкур все более старался приобрести привязанность Александра и сделаться достойным ее.

При достижении такой задачи нужно было снова бороться с обществом, которое, не довольствуясь тем, что ставило препятствия его политической деятельности, до некоторой степени приписывало ему лично несчастья России и старалось лишить его не только доверия, но даже уважения государя. На его счет распускались ложные слухи, и совершенно несправедливо, с злым умыслом, старались связать его имя с особенно ненавистными воспоминаниями. Пользуясь тем, что он был в Страсбурге в 1804 г. с особым и определенным поручением, ему приписывали некоторую роль в деле похищения герцога Энгиенского; на него указывали как на одно из орудий, избранных Бонапартом для того, чтобы схватить и казнить знаменитую жертву. Коленкур счел долгом как в видах государственных интересов, так и для ограждения своей чести, рассеять в этом отношении все сомнения, которые могли возникнуть в уме Александра. Он вызвал его на конфиденциальное объяснение, восстановил, с документами на руках, истинный характер событий, заставил своего собеседника благосклонно преклониться перед очевидностью, и раз навсегда покончил с клеветой, которую по временам бросали ему в лицо.[425]

В своих деловых разговорах с Александром он старался как можно меньше ему противоречить, понимал его взгляды, не оспаривал законности его требований и старался не столько оправдывать, сколько извинять наши проволочки. Он дошел до того, что вызвался давать советы царю в деле военных операций и дал ему возможность воспользоваться своим опытом, приобретенным подле Наполеона. Он составлял для него специальные краткие обзоры и рассуждения о способах защиты Финляндии, о том, как обеспечить за Россией владение ею, т. е., целый план нападения на Скандинавский полуостров. Александр, видимо, в высокой степени ценил знаки его преданности, и первым доказательством его благодарности был строжайший выговор вождям оппозиции и мнение, которое он высказал некоторым из них, “что не мешало бы им попутешествовать”.[426]

Однако, эта новая тактика, в которой Коленкур откровенно признавался в своих донесениях и которая начинала приносить плоды, не была одобрена императором. Тот нашел, что советы, которые он давал царю, не совместимы с ролью посланника, так как они свидетельствуют о слишком заметной заботе о чужих интересах: “Помните, – резко писал он своему послу, – что вы должны оставаться французом!”[427]

Эти слова, поразившие Коленкура в самое сердце, вызвали в нем благородную вспышку негодования. Он с почтительной смелостью дал это почувствовать и высказал, что считает незаслуженным упрек, против которого говорила вся его жизнь: “Смею думать, – ответил он, – что Ваше Величество имеет обо мне мнение, основанное на моих бесспорных заслугах. Если бы вы соблаговолили подумать, что ваше перо пишет на скрижалях истории, быть может, вы не причинили бы такого огорчения слуге, верность и преданность которого вы испытали”. Далее, он оправдывал свое поведение полученными результатами. “Эти мелочи, которым Ваше Величество придали значение советов, лучше, чем всякое другое средство, сослужили мне службу в деле приобретения доверия русского государя и позволили дать другое направление теперешнему затруднительному положению… Проявить по некоторым вопросам усердие в пользу дела государя, значит тронуть его сердце. Он знает, что я слишком предан Вашему Величеству, чтобы не установить тесной связи между моим советом, который он считает полезным, и сочувствием, которое вы к нему питаете. Император никому не показывал ни заметок, ни соображений, которые я ему передал; однако, я знаю, что он отдал приказания, сообразуясь со всем, изложенным в них. На будущее время, Государь, я буду более осмотрителен. Если этого не было в настоящем случае, то только потому, что нужно было снискать полное доверие государя, сделаться даже до некоторой степени ему необходимым, дабы нам ничего не упускать в то время, когда все более или менее старались отдалить его от меня… Ваше Величество лучше, чем я, знает трудность моего положения. Итак, я ограничусь уверением, что достаточно Вашему Величеству кашлянуть, чтобы это услышали здесь; а так как известная часть общества весьма усердно распространяет все дурное, что думают и говорят в Европе о Франции, то необходимо быть всегда настороже против этой части общества и заботиться о разрушении ее происков. Проявленная за последнее время императором ко мне благосклонность и его твердость разрушили надежды оппозиции более, чем все, что делалось до сих пор. Может быть, действуя подобным образом, я и заслужил подозрения Вашего Величества, будто я недостаточно ценю ваше доверие и ваши милости. Обвинение удручающее; но в глубине вашей души вы, Государь, воздадите мне должное”.[428]

Коленкур не заблуждался, предугадывая в своем письме сокровенные чувства императора. По свойственному ему обыкновению, Наполеон нарочно сильнее выразил свою мысль, чтобы произвести более сильное впечатление на агента, к которому он обращался. В действительности, он никогда не переставал правильно оценивать благородные качества Коленкура и его испытанное усердие, и даже в то время, когда он жестоко и строго журил его, он вознаградил его преданность, сделав его герцогом Виченцы.[429] Но, будучи до крайности недоверчивым, он не допускал, чтобы его доверенное лицо стало в слишком близкие отношения с иностранным государем. В особенности он не хотел, чтобы Коленкур своими советами способствовал военному образованию русских и развивал в них таланты, которые они могли бы когда-нибудь использовать против нас.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});