Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Игорь Минутко

Вернемся во время, когда — если идти по хронологии — остановилось наше повествование.

Позвольте вычленить одну фразу из инструктажа Глеба Ивановича Бокия, который получил Блюмкин в кабинете начальника спецотдела седьмого августа 1925 года, накануне отбытия агента Ламы на встречу с Трансгималайской экспедицией Николая Константиновича Рериха. На эту фразу, скорее всего, читатели не обратили внимания.

Вот она: «Если бы не было 1923 года и вашей акции в Тибете, которую вы так блестяще провели…»

Ни в «краткой автобиографии», ни в рассказах о своих «подвигах» друзьям и барышням Яков Григорьевич Блюмкин, страдавший синдромом безудержного хвастовства, даже не заикнулся об этом эпизоде из своей бурной революционной деятельности. А ведь 1923 год — загляните все в ту же его автобиографию — был буквально переполнен деяниями нашего уникального героя: спецпоручения Троцкого, резидентство в Палестине, визиты в Петроград к профессору Барченко… Оказывается, была и эта молниеносная и короткая командировка в Лхасу.

Ее результат — убийство родственников Панчина, исполнённое таким образом, чтобы все подозрения пали на людей Далай-ламы…

Нашему герою двадцать три года. А уже такой кровавый след тянется за ним! Правда, невинная кровь пролита за «святое пролетарское дело».

Теперь еще одна короткая ретроспекция, уже внутри 1923 года. Речь пойдет о судьбоносной, без преувеличения, встрече Николая Константиновича незадолго до отбытий в Индию.

Она состоялась 29 сентября в Швейцарии, где резиденшей Рериха и местом временного обитания его семьи — по прибытии из Америки — стала арендованная заранее Владимиром Анатольевичем Шибаевым, то бишь Горбуном, вилла Сувретто-Хауз. Отсюда живописец совершал свои визиты — официальные, деловые, полуделовые и тайные. Маршруты впечатляют: Виши, Лион, Рим, Флоренция, Болонья, Женева.

До намеченного отплытия в Индию оставалась неделя. Однако билеты на пароход еще не были приобретены — что-то не ладилось с визами (знакомая история…), но корабль, на котором состоится путешествие, намечен: «Македония».

На этот раз приехали к Рериху. Визитера привез господин Шибаев, скромный коммивояжер из Риги: к воротам виллы подкатил «роллс-ройс» пламенно-красного цвета с завешенными шторами окнами. Рерих был предупрежден о предстоящей встрече и, выйдя к машине, изобразил на лице вежливо-холодную улыбку, полную достоинства.

Молча пожали друг другу руки.

— Прошу!

— Благодарю.

Они шли по парковой дорожке. Сзади, чуть отстав, стараясь ступать бесшумно, семенил Горбун. Под ногами поскрипывал мелкий морской ракушечник. С обеих сторон благоухали терпким ароматом кусты отцветающих роз, белых и бледно-розовых.

— Может быть, пообедаем? Скоро два пополудни, — предложил Рерих.

— Спасибо. Лучше после того, как мы все обсудим.

— Тогда прошу на веранду, выходящую в сад. Там нам никто не помешает. Надо обойти вокруг дома.

— Я займусь своими делами, — сказал тихо Владимир Анатольевич.

Ему никто не ответил, и господин Шибаев тихо исчез.

На огромной веранде с венецианскими окнами, оплетенной виноградом — листья на его ветках были темно-багрового цвета, — они расположились в плетеных креслах-качалках у круглого стола, на котором стояли ваза с фруктами и кувшин с охлажденным русским квасом.

— Итак, Николай Константинович, — нарушил возникшее напряженное молчание Глеб Иванович Бокий, которого, впрочем, было не так-то легко узнать: костюм альпиниста — брюки, горные ботинки на толстой пористой подошве, гетры из тонкой эластичной кожи, темные противосолнечные очки; только рюкзака не хватало, — прежде всего рад вас видеть бодрым и здоровым. Надеюсь, и Елена Ивановна чувствует себя хорошо?

— Спасибо, именно так. И Елена Ивановна, и сыновья в полном здравии.

— Рад это слышать, — Бокий был спокоен и невозмутим, хотя сразу заметил раздражение Рериха, которое живописец и не старался скрыть. — Первое, что я хочу сказать вам, уважаемый Николай Константинович… Передаю вам благодарность от советского правительства за все, что вы сделали в Америке для нашей страны. Для нашей с вами страны, Николай Константинович!

Рерих промолчал.

— Вы согласны, что за два с половиной года мы не нарушили ни одной нашей договоренности…

— То есть? — перебил живописец.

Возникла пауза. Начальник спецотдела пристально смотрел на своего агента. Его губы сжались.

— Вы хотите, чтобы я перечислил наши договоренности?

— Хочу.

— Извольте, — Глеб Иванович оставался совершенно спокойным, лишь усмешка промелькнула на его лице. — Наше сотрудничество — и это было первым условием, которое вы поставили нам, — мы осуществляем в полной секретности. О самом факте этого сотрудничества у нас на Лубянке знает узкий круг лиц, и от них никакой утечки информации нет и быть не может. Еще знает, уже в Европе, товарищ Шибаев. В его надежности вы, я думаю, не сомневаетесь.

— Не сомневаюсь.

— И если некие выпады и предположения на ваш счет появляются в американской и европейской прессе, то это именно предположения, журналистская интуиция. Кстати, мы провели исследования подобных публикаций. И впредь будем проводить. Так вот, они, как правило, возникали после ваших некоторых неосторожных высказываний. Или не до конца продуманных поступков.

Рерих молчал.

— Далее. Мы щедро финансировали вашу деятельность в Штатах. И не только… Ну… Не только связанную с государственными интересами советской страны, но многие ваши начинания в культурной сфере, когда вы к нам обращались за помощью в связи с тем или иным проектом.

— За это благодарю! — непонятный вызов прозвучал в возгласе Рериха.

— Наконец, Николай Константинович…— похоже, Бокию доставляло удовольствие быть спокойным, невозмутимым, слегка ироничным в этом разговоре. — Мы абсолютно не вмешивались и не собираемся вмешиваться в вашу творческую деятельность, не контролируем все то, что можно назвать… Как бы тут поточнее выразиться? Все то, что является вашими начинаниями в области культуры. Следует уточнить: мировой культуры. Я имею в виду общества, фонды…— Глеб Иванович помедлил, — ложи, объединения. Сколько вы их создали в Соединенных Штатах Америки, включая музей вашего имени, который вот-вот откроется в Нью-Йорке? Пять или шесть? И если я правильно информирован, нечто подобное намечается во Франции и Италии? Рерих молчал…

— Вы хотите мне в чем-то возразить?

— Хочу! — Николай Константинович мгновенно стал спокойным и величественным.

«В нем появилась некая забронзовелость, — подумал Бокий. — Черты лица… В них бронза и мрамор. Хоть сейчас ставь памятник на пьедестал. Пора спустить на землю. Но — осторожно. Конь, которого кормят, должен работать, а не убегать в вольное поле».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});