Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он часто раздражался, кричал и ругался, потом страдальчески смотрел на обиженных им людей, но никогда не просил у них прощения. На него обижались, но не считали его плохим человеком. К нему в штабе Сталинградского фронта относились, пожалуй, еще лучше, чем относились к Новикову в свое время в штабе Юго-Западного. Говорили, что целые страницы его докладных записок используются при отчетах больших людей перед еще большими людьми в Москве. Оказалось, что в трудное время и ум, и работа его были важны и полезны. А жена за пять лет до войны ушла от него, считая, что он враг народа, сумевший обманно скрыть от нее свою дряблую, двурушническую сущность. Он часто не получал работы из-за плохих анкетных данных, – и по линии отца, и по линии матери. Сперва он обижался, узнав, что место, в котором ему отказали, занял человек, отличавшийся глупостью либо невежеством. Потом Даренскому представлялось, что действительно ему нельзя доверить ответственную оперативную работу. После лагеря он совсем уж всерьез стал ощущать свою неполноценность.
И вот в пору ужасной войны оказалось не так.
Натягивая на плечи шинель, отчего ноги сразу ощущали холодный воздух, идущий от двери, Даренский думал о том, что теперь, когда его знания и способности оказались нужны, он валяется на полу в курятнике, слышит пронзительный, отвратный крик верблюдов, мечтает не о курортах и дачах, а о чистой паре подштанников и о возможности помыться с обмылочком стирального мыла.
Он гордился, что его возвышение не связано ни с чем материальным. Но одновременно это раздражало его.
Его уверенность и самомнение сочетались с постоянной житейской робостью. Жизненные блага, казалось Даренскому, никогда не причитались ему.
Это ощущение постоянной неуверенности, постоянная, ставшая привычной, денежная нужда, всегдашнее ощущение своей бедной, старой одежды были привычны ему с детских лет.
И ныне, в пору успеха, это ощущение не покидало его.
Мысль, что он придет в столовую Военного совета и буфетчица скажет: «Товарищ подполковник, вам надо питаться в столовой Военторга», наполняла его страхом. Потом, где-нибудь на заседании, какой-нибудь генерал-шутник подмигнет: «Ну как, подполковник, наваристый борщ в столовой Военного совета?» Он всегда поражался хозяйской уверенности, с которой не только генералы, но и газетные фотографы ели, пили, требовали бензин, обмундирование, папиросы в тех местах, где им не полагалось ни бензина, ни папирос.
Так шла жизнь, – отец его годами не мог устроиться на работу, постоянной кормилицей семьи была мать, работавшая стенографисткой.
Среди ночи Бова перестал храпеть, и Даренский, прислушиваясь к тишине, идущей от его койки, забеспокоился.
Бова неожиданно спросил:
– Вы не спите, товарищ подполковник?
– Нет, не спится, – ответил Даренский.
– Простите, что не устроил вас получше, упился я, – сказал Бова. – А сейчас голова ясная, точно не пил ничего. Вот, понимаете, лежу и думаю: как же это мы очутились в этой жуткой местности. Кто нам помог в такую дыру попасть?
– Кто ж помог, немцы, – ответил Даренский.
– Да вы перебирайтесь на койку, я на пол лягу, – сказал Бова.
– Ну что вы, мне и здесь хорошо.
– Неудобно как-то, по кавказскому обычаю не полагается: хозяин на койке, гость на полу.
– Ничего, ничего, мы не кавказцы.
– Почти уж кавказцы, предгорья Кавказа рядом. Немцы, говорите, помогли, да вот, понимаете, не только немцы, и мы себе помогли.
Бова, очевидно, привстал: койка сильно заскрипела.
– Мд-д-а, – произнес он.
– Да-да-да, – сказал с пола Даренский.
Бова толкнул разговор в особое, необычное русло, и они оба молчали, раздумывая, надо ли начинать такой разговор с человеком малознакомым. И, видимо, раздумье это привело к выводу, что подобный разговор с малознакомым человеком вести не следует.
Бова закурил.
Когда спичка вспыхнула, Даренский увидел лицо Бовы, оно казалось помятым и угрюмым, чужим.
Даренский тоже закурил.
Бова при свете спички увидел лицо Даренского, приподнявшегося на локте, оно казалось холодным и недобрым, чужим.
Именно после этого почему-то и пошел разговор, который не следовало вести.
– Да, – произнес Бова, но на этот раз не протяжно, а коротко и резко, – бюрократизм и бюрократы вот помогли нам докатиться сюда.
– Бюрократизм, – сказал Даренский, – дело плохое. Водитель мой сказал: до войны в деревне такой бюрократизм был, что без поллитры никто справки не напишет в колхозе.
– А вы не смейтесь, не до смеха, – прервал Бова, – знаете, бюрократизм – не шуточка, он в мирное время доводил людей черт знает до чего. А в условиях переднего края бюрократизм может быть и похуже. Вот в летных частях случай: летчик выбросился из горящей машины, «мессер» его сшиб, сам цел остался, а штаны на нем обгорели. И вот, не выдают ему штанов! Скандал прямо, зам по хозяйственной отказывает: не вышел срок износа, и все! И трое суток летчик просидел без штанов, пока не дошло дело до командира соединения.
– Ну, это, извините, ерунда, – сказал Даренский, – оттого, что где-то дурак замешкался с выдачей штанов, от этого не отступают от Бреста до прикаспийской пустыни. Пустое – волокита.
Бова кисло покряхтел и сказал:
– Разве я говорю, что именно от штанов. А вот вам случай: попало в окружение пехотное подразделение, стали люди голодать. Получила летная часть приказ сбрасывать им продукты на парашютах. А интендантство отказалось выдать продукты, – нам нужно, говорят, чтобы на накладной расписывались, а как же они внизу распишутся, если им с самолета будут эти мешки сбрасывать? Уперся интендант и не дает. Уломали, – приказным порядком.
Даренский усмехнулся.
– Комический случай, но опять же мелочь. Педантство. В условиях переднего края бюрократизм может жутко проявить себя. Знаете приказ: «Ни шагу назад»? Вот молотит немец по сотням людей, а стоит отвести их за обратный скат высоты, и люди будут в безопасности, и тактического проигрыша никакого, и техника сохранится. Но вот есть приказ: «Ни шагу назад», – и держат под огнем и губят технику, губят людей.
– Вот-вот, совершенно верно, – сказал Бова, – в сорок первом году двух полковников к нам в армию из Москвы прислали проверить этот самый приказ «Ни шагу назад». А машины у них не было, а мы за трое суток от Гомеля на двести километров драпанули. Я полковников взял к себе в полуторку, чтобы их немцы не захватили, а они трясутся в кузове и меня просят: «Дайте нам материалы по внедрению приказа «Ни шагу назад»… Отчетность, ничего не поделаешь.
Даренский набрал воздуху в грудь, словно собравшись нырнуть поглубже, и, видимо, нырнул, сказал:
– Бюрократизм страшен,
- Годы войны - Василий Гроссман - О войне
- Не в плен, а в партизаны - Илья Старинов - О войне
- Эхо северных скал - Тамоников Александр - О войне
- Штрафники не кричали «Ура!» - Роман Кожухаров - О войне
- Оскал «Тигра». Немецкие танки на Курской дуге - Юрий Стукалин - О войне
- Короли диверсий. История диверсионных служб России - Михаил Болтунов - О войне
- Танки к бою! Сталинская броня против гитлеровского блицкрига - Даниил Веков - О войне
- «Я ходил за линию фронта». Откровения войсковых разведчиков - Артем Драбкин - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Колумбы росские - Евгений Семенович Юнга - Историческая проза / Путешествия и география / Советская классическая проза