Битва драконов. Том 2 - Валерий Михайлович Гуминский

себя мысли о примирении, находил с десяток аргументов против, и ни одного — что настало время протянуть друг другу руку. И злился. Злился на себя, вынужденного метаться в поисках правильного ответа, на Балахнина, преследовавшего какие-то свои цели, и на отца. Было бы проще, увернись Анциферов от необходимости поклониться праху своей любимой женщины. В памяти Никиты он остался бы малодушным человеком, и уже через день не вспоминал о нем.

Однако Михаил Федорович сам выразил желание побыстрее посетить усыпальницу, и на вежливый вопрос, не желает ли он отдохнуть с дороги, выпить чаю, только отмахнулся. А в глазах застыла настороженность и ожидание прощения.

Отец вошел в холодную усыпальницу и огляделся по сторонам. Удивительно, что его взгляд не блуждал по стенам с нишами, где стояли гильзы с прахом предков, а сразу нашел табличку с дорогим ему именем и аккуратно пристроил цветы в выемку. Потом замер, погрузившись в своим мысли. Никита ему не мешал, безмолвно стоя за спиной. Он уже хотел выйти наружу, но Анциферов сам прервал молчание в морозной тишине помещения.

— Как же все это неправильно, — задумчиво произнес он. — Я должен был охранять твою маму, поехать с ней в эту распроклятую тайгу и даже принять смерть. Вместо этого — годы бесконечных скитаний и ощущение своей ненужности. Оно выжигало мою душу, превратило в бродячую тень без эмоций.

— Зато ты жив и даже семьей обзавелся, — возразил Никита. — Значит, не все в тебе человеческое выжгло. Бесполезно сейчас рассуждать о тех или иных шагах. История допускает варианты событий до определенного момента, а дальше только одна дорога. Ты пошел по своей. Мама тебя не осуждает, и я должен смириться с ее желанием.

Анциферов недоверчиво взглянул на сына. В его словах было что-то пугающее и незнакомое. Балахнин предупреждал, что Никита может казаться обычным молодым парнем, но все связанное с магией — это загадка и головная боль для Иерархов. И непохоже, что князь смеялся.

— Ты ее видишь? — осторожно спросил он.

— Впервые я услышал маму как наяву во время кроды Патриарха, — глухим голосом откликнулся Никита, глядя сквозь Анциферова, словно не замечая его. — Можно было посчитать этот временным помешательством или нечто иным на фоне потрясения от смерти последнего родного мне человека… Нет, я не видел ее, но слышал голос так ясно и четко, как будто мама находилась за спиной. Попытался схитрить, посмотреть, но… Мое время для встречи еще не пришло. И сейчас она здесь, рядом с нами, Михаил Федорович. Если у вас хорошая сенсорика, можете почувствовать ее.

Анциферов отвернулся и закрыл глаза, стыдясь своего порыва. По-честному, он с трудом верил в слова сына, списывая его ощущения на обыкновенную чувствительность. Хотя, трудно вообразить такого парня с жесткими чертами лица в излишней сентиментальности, а тем более — в сенсорике. Эмпатия явно не входит в его сильные качества. Однако же легкое и теплое дуновение невидимого ветерка обласкало его лицо, а едва различимый шепот женским голосом привел Анциферова в замешательство. Он понимал все, что ему говорила любимая, и слезы текли по его щекам. Наверное там, наверху, в горних высотах, прощать легче. Это на грешной земле человек цепляется за условности, за шелуху своих обид и чуждых его характеру дел. Мечется, ищет выход из подземелья, где живут его личные призраки, и куда сам себя загнал.

А там уже никто ни за что не держится. Ушедшим в Небесные Чертоги земная суета кажется нелепой и не стоящей обид и переживаний.

— Князь Балахнин в разговоре со мной сказал, что тебя считают перспективным Иерархом, — произнес Анциферов спустя некоторое время. — И даже предполагает, что когда-нибудь ты возглавишь Коллегию.

— В Коллегии нет главенства, — пожал плечами Никита, стараясь не замечать высохших дорожек от слез на щеках мужчины. — Там Секретариат правит, единоначалия никто не потерпит. Поэтому сладкий пирог делят на несколько частей. Насчет меня преувеличивают. Да, я закончил Академию с отличием, но не остался в ней для повышения квалификации. У меня офицерское звание, за плечами несколько боевых операций, которые дали гораздо больше, чем архивы и полигоны. Мне нравится моя жизнь, и что-то в ней менять не собираюсь. Захотят старцы присвоить почетное звание Иерарха — не откажусь. Но своего мнения, что практика куда как надежнее повышает уровень волхва, менять не собираюсь.

Михаил Федорович провел по серебристой табличке с выбитым на ней именем любимой женщины, и сгорбившись, вышел из усыпальницы под яркое зимнее солнце. Глубоко вдохнул, наполняя легкие бодрящим хрустким воздухом.

Никита аккуратно прикрыл тяжелую дверь, которую никогда после его возвращения из чужой Яви не запирали на замок, встал рядом с отцом.

— Когда собираешься уезжать? — спросил он без всякого умысла, затолкав руки в карманы пальто.

— Долго не задержусь, — по-своему понял его вопрос Анциферов и кисло улыбнулся. — Думаю, успею вечером на поезд до Ярославля. Ну и от чая не откажусь.

— Как будто это зависит от чая, — усмехнулся Никита. — Пошли в дом, познакомлю с внучкой. Весьма своеобразная девица, не удивляйся. Жены приедут к обеду. Они же запилят меня, если я не удержу тебя в гостях.

Не говорить же ему, что Полина еще вчера вечером, расположившись в гостиной за журнальным столиком и рисуя зверушек на большом листе, бросила фразу: «наконец-то у нее появится настоящий дедушка, и он скоро приедет в гости». Хорошо, Фрол Пантелеевич не слышал. Обиделся бы, наверное. Зато Никита переглянулся с женами, понимая, о чем идет речь. О готовящемся визите Анциферова при дочери не говорил. Слышать разговор Никиты с Балахниным она никак не могла. Значит, способности ребенка не спонтанные или временные, а развиваются, как и положено Ведунье.

…Полина с самой серьезной миной на мордашке изучала высокого незнакомого мужчину, заложив руки за спину. Она уже задавала вопрос тете Любе, почему у нее так мало дедушек и бабушек, и сколько их вообще должно быть. Гувернантка как-то странно вздохнула, но не стала уходить от ответа. Правда, сказала загадкой: «минимум шестеро, а максимум — знают только Боги». Что такое максимум, Полина знала. Это когда на руках десять пальцев, как и положено по природе, а вот если остается всего один —