Брежнев - Леонид Млечин

– Вот что, Борис, давай условимся – пока нам доверено работать здесь, будем держаться до конца. Если «Правда» дрогнет, прогнется под давлением политиканов-временщиков, подхалимов и карьеристов или сама не устоит перед соблазном угодить высокому начальству, плотина будет прорвана и все вернется на круги своя, да еще в самом худшем варианте. Будем служить не лицам, а делу – пусть это станет нашим девизом, если хочешь, клятвой, хотя, как ты знаешь, не люблю громких слов.

Стукалин вспоминал, что в 1966 году правдист Сергей Борзенко написал статью, в которой воспевал военные подвиги Брежнева. Но команды восхвалять генсека еще не было.

А еще Андрей Платонов когда-то говорил, что не всякое угодливое слово нравится властям. Надо, чтобы это лакейское слово было сказано вовремя. Не годится, если оно произнесено с опозданием, и оно часто вызывает гнев, если высказано до срока, – власти терпеть не могут забегальщиков.

Борис Стукалин отредактировал материал, сократив описание брежневских подвигов. Показал правку Зимянину. Тот одобрил. Но, по словам Стукалина, главному редактору «Правды» позвонил крайне раздраженный помощник Брежнева Виктор Голиков:

– Михаил Васильевич, нам непонятно ваше отношение к Леониду Ильичу. Газета ведет какую-то странную линию. Вам, может быть, не нравится генеральный секретарь?

Однако, верятно, Борис Стукалин преувеличивает храбрость Зимянина. Или тот быстро перестроился.

«Секретарь ЦК КПСС Зимянин, которого я сменил на посту главного редактора „Правды“, – писал Виктор Афанасьев, – как-то упрекнул меня, что в трех передовых статьях газеты не упомянута фамилия Брежнева. Я, конечно же, обещал исправиться».

Виктор Афанасьев, похоже, был более самостоятельным человеком, чем его предшественник. Один из правдистов вспоминал, как осенью 1979 года на утренней редколлегии главный редактор сказал:

– Да, вот еще что. Мы все, конечно, забыли, а Брежнев помнит. Позвонил сегодня: дескать, уже пятнадцать лет руководит партией и страной. Слушайте, может, действительно откликнемся какой-нибудь заметкой?

Речь шла о пятнадцатилетии пребывания Леонида Ильича Брежнева у власти…

«Правда» была очень влиятельной в ту пору. Отдел сельского хозяйства ЦК, вспоминал работавший тогда в газете Александр Иванович Волков, адресовал секретариату ЦК жалобу на выступления газеты по экономическим вопросам. Причем выражалось недовольство самой линией газеты в освещении сельскохозяйственной тематики. Жалобу поддержал член политбюро и секретарь ЦК Федор Кулаков. Редакция чувствовала себя уверенно и отправила в ЦК аргументированный ответ. На Старой площади не стали устраивать разбор. Фактически это была победа газеты.

Когда Зимянина избрали секретарем ЦК, Александр Бовин, поздравляя, выразил надежду, что неприятных сюрпризов по идеологической части не будет.

– Выше головы не прыгнешь! – обреченно ответил Зимянин.

«Да он, по-моему, и не прыгал, – писал Бовин. – Наоборот. Стал ходить пригнувшись…»

В нем проявились малосимпатичные качества, которые не были заметны на редакторском посту.

Однажды Георгий Смирнов, руководивший тогда отделом пропаганды, заговорил с Зимяниным о том, что диссиденты, самиздат почему-то оказались монополией Пятого управления КГБ. Диссидентов сажают, высылают за границу, отправляют в психушки. Но идеи можно одолеть только идеями, а партийные организации остались в стороне.

Зимянин возмутился самой постановкой вопроса:

– Ты что же, из партии хочешь дискуссионный клуб устроить?

С комсомольских времен Зимянин был в хороших отношениях с председателем КГБ Андроповым. Александр Яковлев как-то зашел к секретарю ЦК Зимянину. Во время разговора раздался звонок Андропова. Михаил Васильевич сделал знак гостю молчать. Все его ответы Андропову сводились к одному слову:

– Есть!

После разговора он облегченно вздохнул:

– Ты не говори, что присутствовал при разговоре.

Яковлев пытался о чем-то расспросить, но беседа не получилась. Гость встал, чтобы попрощаться, Зимянин пошел его проводить. Дошел до коридора и там буркнул:

– Ты извини, стены тоже имеют уши.

Боялся, видно, что Яковлев заговорит на какую-нибудь опасную тему.

В марте 1981 года Зимянина включили в состав делегации, отправившейся в Софию на съезд болгарской компартии. Возглавлял делегацию член политбюро и первый секретарь ЦК компартии Украины Владимир Щербицкий.

«Зимянин, человек холерического темперамента и ужасный матерщинник, – вспоминал помощник Щербицкого, – был вообще-то незлобливым человеком, открытым и простым. Но сама мысль о том, что он представляет руководство Советского Союза, сверхдержавы, превращала его в сноба и шовиниста.

По любому случаю, к месту и не к месту, он высказывал свои безапелляционные суждения. Наблюдая за ним, вспомнил ту истину, что малые ростом люди зачастую стремятся компенсировать это непомерными амбициями».

Если Демичев в минуту раздражения с шепота переходил на полный голос, то Зимянин легко переходил на начальственный рык.

Когда Юрия Любимова совсем уж допекли, он обратился к Константину Устиновичу Черненко, который по всем отзывам был человеком доброжелательным.

Любимов позвонил ему по «вертушке», стоявшей в кабинете академика Петра Леонидовича Капицы.

– Не может быть! – удивился Черненко рассказу Любимова о том, как его преследуют. – Ну и ну, вот, оказывается, до чего мы дожили.

– Неужели я вам буду неправду говорить? – говорил Любимов. – Извините, что я вас побеспокоил. Просто я больше не могу так работать.

– Перезвоните мне через несколько дней, – сказал Черненко, – а я разберусь.

Но в следующий раз Черненко, которого, видимо, накрутили, был уже не так любезен:

– Почему вы ко мне обращаетесь? У вас есть свой секретарь ЦК по пропаганде, товарищ Зимянин, он такой же секретарь ЦК, как и я. Обратитесь к товарищу Зимянину, он этим занимается.

– Вы знаете, с ним очень трудно: он не слушает, – пояснил Любимов. – Он громким голосом очень быстро читает большую нотацию, и на этом разговор заканчивается. Бесполезно…

– Я вам повторяю: позвоните товарищу Зимянину, – закончил разговор Черненко.

Дальнейшее Юрий Любимов описал в своей мемуарной книге:

«Я позвонил, и сорок минут на меня орал советский Геббельс, так его называют в наших кругах, я же называл „недоделанный Абрамов“ – говорок у них был похож, народный такой, с наскоком на собеседника, но Федор-то по сравнению с этим – Сократ, не меньше…»

– Мы вам покажем! – возбужденно говорил Михаил Васильевич. – Вы что это беспокоите членов политбюро, до какой наглости вы дошли!