Необыкновенные приключения юных кубанцев - Ольга Репьева

А там начиналось такое, от чего у многих забегали по спине мурашки, сжималось сердце и глаза отказывались смотреть. Матери пятились с малышами в глубь толпы, щадя их неискушённые души да и сами избегая поднимать глаза. Те же, у кого хватало нервов смотреть, наверняка запомнили тот кошмар на всю оставшуюся жизнь…

Подошёл одноглазый и, похоже, распорядился начинать. Сейчас же один из полицаев ухватился за край скамейки — держать, чтобы не опрокинулась раньше времени. Ещё двое прислужников подвели и подняли на неё сперва полицая, затем тамариного отца. Первый, пока его вели, дёргался, норовил пасть на колени и что-то канючил; второй — не противился, последние шаги навстречу смерти сделал самостоятельно, словно всё, что с ним происходит, его нисколько не волнует. И только скорбный взгляд в сторону жены говорил об обратном.

Женщина тоже не просилась, не противилась; возможно, у больной для этого уже не было сил. Спустив с кузова, её прислонили было к боковой штанге ворот, но она тут же осела и повалилась набок. Когда подошла очередь, к скамье тащили, ухватя под локти. Поставив, пытались набросить петлю, но та оказалась коротка. Тогда один из полицаев расширил отверстие (отчего верёвка ещё более укоротилась), а другой — в нём ребята давно узнали Пантелея — попытался сунуть головой. Сделать этого ему не удалось: женщина мучительно раскашлялась, ртом хлынула кровь, обагрив рубашку спереди…

Сход отреагировал возмущённым гулом, а муж, забыв, где находится, рванулся к умирающей. От рывка скамья опрокинулась, и оба повисших задёргались в предсмертных конвульсиях. Горе-вешатели неуклюже растянулись, придавив безжизненное тело несчастной… Толпа, застонав, колыхнулась, послышались негодующие возгласы. Стоявшая поблизости от ребят пожилая женщина, отирая слёзы, ворчала гневно:

— Ублюдки! Повесить по-человечески не могут, каты проклятые… Чтоб вас самих так!..

— Идёмте отсюда, — не выдержал Федя, потрясённый зрелищем. — Чокнуться можно…

— Шандарахни одну лимонку в эту шакалью шайку! — прошипел Миша.

— Нельзя. — Ванько тоже стоял бледный, но не терял самообладания. — Могут пострадать невиновные. Да и она ещё, может, живая.

— Её ведь всё одно повесят. Видишь, скоко спешат на помощь!

К виселице устремилось несколько полицаев из числа следивших за порядком. Даже автоматчики повернулись к толпе спиной и сделали по нескольку шагов вперёд.

— Смываемся, — показал Ванько на конных, тоже подъехавших сюда. — Может, оцепления уже нет.

Протискиваясь, услышали сзади возню и истеричные выкрики: «Убивцы! Душегубы прокляти! Пустить!»

— Вы идите, — сказал Ванько, — а я щас… гляну, что там произошло.

А произошло то, что одна из присутствующих, крупного телосложения тётка, у которой наверняка сдали нервы, вырвалась вперёд и, потрясая кулаками, выкрикивая ругательства, тащила в сторону виселицы двух других, помоложе и послабей, пытавшихся удержать её от необдуманных действий. К «дебоширке» уже спешили полицаи.

Смекнув, что и ей не миновать петли, оставшейся незадействованной, Ванько кинулся к ним и едва успел втолкнуть бунтовщицу в расступившуюся и тут же сомкнувшуюся толчею. Но и сам схлопотал прикладом между лопаток.

Тем временем общими усилиями карателям удалось-таки сунуть Клавдию, уже, пожалуй, мёртвую, головой в петлю. Шайка, как выразился о них Миша, отошла в сторону — возможно, чтобы согнанным на «сход» лучше было видно казнённых; одноглазый, руководивший казнью, всё ещё находился с ними.

Обычно не терявший самоконтроля, Ванько в этот раз не сдержался (чему, возможно, поспособствовала и боль от удара прикладом): не думая о последствиях, он свинтил с лимонки колпачок, выдернул кольцо и с силой швырнул гранату в сторону шайки. Проталкиваясь на выход, услышал взрыв и одновременно вопли раненых там, у виселицы. Толпа после этого шарахнулась врассыпную. Оцепление, если оно ещё и оставалось, было наверняка смято. По крайней мере, никто не пытался его задерживать. Федя с Мишей уже поджидали в проулке. Заметив, что он возвращается, скрылись за углом, где и дождались товарища.

— Всё-таки дал им по мозгам! — одобрением встретил его Миша.

— И станичаны, кажись, отделались только лёгким испугом, — заметил Федя. — Осколки навряд, чтоб достали, а автомата слышно не было.

— Глянуть бы хоть одним глазком, скольких укокошил.

— Попал, вроде, в самую гущу, — пояснил Ванько. — Слыхал, как взвыли. Если и не укокошил никого, то раненые есть точно.

К великому мишиному огорчению, винтовки на месте не оказалось…

Т у м а н возвращение хозяина приветствовал радостным повизгиванием и вставанием на задние лапы. Днём он бывал на привязи, и Ванько, проходя мимо, никогда не упускал случая приласкать верного, преданного друга. Вот и в этот раз: присев на корточки, первым делом почесал у него за ушами, огладил и отвязал — пусть сбегает до ветру. Но если даже и подпирала нужда, пёс терпел: кто ж не любит ласки?

— Псина ты моя красивая… соскучился? — выдирая застрявший в шерсти «репьях», ласково беседовал с ним хозяин. — Дай-ка лапу. Хорошо, молодец. Теперь другую. Умница! Голос! Дай голос. — Пёс трижды громко тявкнул.

— Не шумите, малыш уснул! — Мать вышла с глиняным горшком в руке, послужившим, видимо, Валерику в качестве ночного.

— Мам, Тамара уже пришла? — с тревогой спросил Ванько.

— А она разве не с вами?

— Мы её оставляли у Веры. Тёть Лиза ушла в Майкоп, так она согласилась помогать ей по хозяйству.

— Ушла, значит?.. Дорога ой, какая долгая да опасная!..

Больше всего хотелось ей поскорей узнать, что с матерью Тамары, но спрашивать об этом не решалась; оттягивал с вестями и сын. Она прошла до сортира, а он снова привязал собаку. Вернувшись, мать подсела к нему на скамейку под алычой, посмотрела вопросительно в глаза.

— Полицаи опередили… Забрали ещё ночью.

— Где ж вы пропадали до самого вечера?

— Случайно оказались ещё и свидетелями казни. Повесили, гады, обоих — и отца, и больную мать.

— Ой, господи! — всплеснула руками, ужаснулась Никитична. — И её не пощадили!.. А вы-то как там оказались?

— Возвращались домой, смотрим — люди на улицах. Полстаницы прошли — ни души не встретилось, а тут вдруг толпа: и взрослые, и дети. Зашли узнать, в чём дело, видим — полицаи из хат выгоняют всех на улицу. Ну, и сами тоже влипли… А это их сгоняли на стадион, что неподалёку от стансовета. Подходим, смотрим, а там приготовлено четыре виселицы…

— Ради бога, сынок! — остановила рассказ мать. — Мне и так кошмары всякие снятся… — Помолчав, вздохнула. — А мы с Мотей так надеялись: может, хоть больную-то не тронут, пощадят. Ведь ни в чём же не виноватая! Бедные сиротки!.. Жить ещё не жили — и такое горе. Как же теперь-то?