Василий III - Борис Тумасов

У двери пригнулся под притолокой, вдруг обернулся, блеснул настороженными глазами в дьяка:

- Ох, гляди, Федька, вдругорядь сам ответствовать мне на дыбе будешь. Чтой-то хитришь! - Поднял палец, погрозил: - Чую, хитришь!

* * *

Из Москвы разные дороги на Дмитров и Калугу, но князь Семён, хоть и не с руки, решил, однако, проводить брата Юрия. В Москве повсюду послухи, о чём бы ни говорил, в одночасье Василию известно.

Братья едут стремя в стремя, далеко оторвали от сопровождавшего поезда. Растянулись конные дружины, боярские колымаги, телеги с харчами. Впереди обоз Юрия, позади Семёна.

У братьев разговор один, обидами на Василия делятся.

- За несколько дён устал боле, чем за годы в Дмитрове, - говорит Юрий, не скрывая радости отъезда из Москвы.

Семён поддакивает:

- Труден братец Василий, ох как труден! С высоты на нас глядит.

Юрий переложил повод из руки в руку.

- Мыслит править по-отцовому.

- Круто берёт изначала, а то забывает, что отец только с новгородскими вольностями совладал, ему же псковские и рязанские оставил. Коли нас притеснять станет, мы в Литву, к князю Александру, дорогу знаем.

- На Казань сбирается! Ха, - зло рассмеялся Юрий, - воитель сыскался. Мухаммед-Эмин укажет ему от ворот поворот.

Семён поддакнул:

- Как ощиплют Ваську татарове, враз погашает, к нам с поклоном пожалует.

- Ныне боярской думы гнушается, сам-треть всё решает, а тогда не только нам, князьям, боярам в рот заглянет, к их советам прислушается.

- Есть и на Москве бояре, кои Василием недовольны, - снова сказал Юрий. - И Соломонию он притесняет.

- В бесплодстве её винит, а не сам ли этим страдает? - залился мелким смешком Семён.

Оборвав смех, замолк надолго. Молчал и Юрий, посматривал по сторонам. Пожухла прихваченная ночными заморозками трава, высохла. Лес местами оголился, кое-где всё ещё желтел и краснел сохранившейся листвой. Небо низкое, затянутое тучами. Неуютно.

Прошедший накануне дождь размыл дорогу, и кони хлюпают по лужам.

Верстах в десяти за Москвой Семён остановил коня, сказал:

- Пора прощаться.

Юрий снял шапку, не слезая с седла, обнял брата.

- Так помни уговор, Семён, друг за дружку держаться, в обиду не даваться, а при нужде в помощи не отказывать.

Семён ответил:

- Воистину так, купно, - и, трижды поцеловав Юрия, свернул на калужскую дорогу.

* * *

Тёмная, ночная Москва. Разноголосо перебрёхивались собаки.

У ворот боярина Версеня одетый в шубу и тёплую шапку человек долго стучал в калитку. Надрывались спущенные с цепи лютые псы. Человек барабанил палкой по доскам что было мочи. Наконец щёлкнул запор, и открылось смотровое оконце. Воротний мужик подал недовольный голос:

- Кого там принесло? Человек сердито прикрикнул:

- Заснул! Вот ужо пожалуюсь боярину, он те всыплет! Отворяй!

Мужик испугался, торопливо распахнул калитку, впустил ночного пришельца, пробурчал, оправдываясь:

- Не спал я, по нужде отлучался. Человек уже успокоился, сказал тише:

- Веди к боярину, скажи, дьяк Фёдор к нему…

Боярин Версень ждать не заставил, сам спешил навстречу. Дьяк подковылял вплотную, дохнул луковым перегаром боярину в нос, хихикнул:

- Умер холоп. Что поведал перед смертью, мне одному ведомо. Даже подручный не слыхал, ибо отлучался он на тот момент.

- Слава тебе, Осподи! - отирая рукавом пот, облегчённо вздохнул Версень - Хоть и нет моей вины в холоповой дури, но великому князю как то вразумишь?

Дьяк снова мелко засмеялся:

- Ужо порадел я ради тебя, боярин… Версень засуетился:

- Погоди, Фёдор, я сей часец.

Вскорости воротился, ткнул дьяку кожаный мешочек. Звякнуло серебро.

- Тебе, чтоб обиды не таил. За добро твоё ко мне…

И самолично провёл дьяка до ворот, подождал, пока мужик закроет за ним калитку. Плюнув вслед, пробурчал:

- Чтоб тебе подавиться теми рублями.

Поддёрнув сползшие портки, боярин отправился досыпать.

* * *

Государь ещё плескался над тазиком, а оружничий Лизута, рыжий, сгорбившийся от худобы и угодничества, уже нашёптывал голосом тихим и вкрадчивым:

- Князь Гюрий и Симеон сообча из Москвы отъехали.

- Ещё что знаешь? - недовольно прервал его Василий и, подняв голову, долго растирал лицо льняным утиральником. - О чём князья меж собой говорили, Лизута?

Оружничий растерялся.

- От послухов, осударь, Гюрий и Симеон, оберегаясь, один на один речь вели.

- Знать тебе надобно, боярин. - Кинув полотенце оружничему, Василий натянул рубаху. - А ещё вот о чём хочу сказать тебе, Лизута. За дьяком Федькой доглядывай.

Оружничий вздрогнул.

- Осударь Василий Иванович, как могу я? Дьяк Фёдор отцом твоим приставлен к пыточной избе!

- Перестань скулить, боярин. Сдаётся мне, юлит Федька, плутует. Нюхом чую! А что отец мой его поставил сыск вести, так, видно, тогда старался дьяк. Нынче заелся, служит мне, государю своему, с оглядкой на бояр.

- Опасаюсь я, осударь, Федьки. Жаден дьяк до крови. Как завижу колченогого, так мороз подирает.

- А ты не бойсь, боярин, - насмешливо прищурил один глаз Василий. - Коли правду будешь мне доносить, не дам тебя в обиду.

Оружничий ещё больше изогнулся.

- Я ли не стараюсь, осударь. Иль сомненье какое ко мне держишь?

- Нет, веры ещё не потерял в тебя, Лизута. И как доныне служил мне, так и наперёд служи. О чём прознаешь, немедля я знать должен. Ну, добро, боярин, меня иные дела дожидаются.

* * *

Митрополичьи палаты в Кремле рядом с княжескими. Так повелось ещё со времён Ивана Даниловича Калиты, когда митрополит Пётр перенёс митрополию из Владимира в Москву[195].

Ныне палаты митрополита подобны великокняжеским, не из брёвен рубленные, а из камня сложены, как и Кремль, и церкви многие…

Тишина в митрополичьих палатах. Не терпит Симон суеты, ибо она удел человека от мира, но не слуги Божьего…

Время далеко перевалило за полдень, когда игумен Волоцкого монастыря Иосиф въехал в Москву. От заставы колымагу затрясло по бревенчатой мостовой, переваливало из стороны в сторону на ухабах. Откинув шторку, Иосиф с нетерпением дожидался конца утомительной дороги. Наконец ездовые остановили коней, и монах-служка помог настоятелю выбраться из колымаги.

Поправив клобук, Иосиф засеменил в палаты. Уведомленный о его приезде, навстречу спешил сам митрополит. Оба маленькие, худенькие, в чёрных монашеских рясах, они приблизились, обнялись, Симон прослезился, ладошкой вытер глазки.

- Давно, давно не приезжал ты, брат мой. Жажду видеть тя, ибо люблю разум твой и заботу о церкви нашей.

Взяв Иосифа под руку, Симон провёл его в трапезную, усадил за столик, сам напротив уселся. Монах принёс миску, полную мёда, серебряные ложки, затем поставил глиняные чаши с горячим молоком и удалился, оставив митрополита с настоятелем наедине.

Симон потёр ручки, переспросил:

- Что не приезжал долго, брат мой? Аль не жалуешь меня, аль в обиде за что?

- Ох, отец мой духовный, - прервал его Иосиф - Видит Бог, сколь раз порывался яз к те, да все заботы. Обитель наша Волоцкая нападки терпит. - Иосиф вздохнул. - Сам ведаешь, отче, кто обидчик наш. - Подув на молоко, игумен, сделав маленький глоток, оставил чашу, снова заговорил: - Да коли б только на одну обитель напасти свои и козни строил Вассиан, а то на всю церковь православную. Устои её пошатнуть задумал…

Иосиф замолчал надолго. Молчал и Симон. Смеркалось быстро. Давно уже выпито по второй чаше. Монах зажёг свечи. Наконец Иосиф не выдержал.

- Проповедями своими непотребными Вассиан смуту вносит в церковь православную. Паству неразумную с пути праведного сбивает.

Симон согласно кивнул. Иосиф снова:

- Ереси подобно ученье его. Опасаюсь, опасаюсь, оскудеет церковь наша!

- Всё в руце Божьей, брат мой. А что о церкви помыслы твои, то воздастся тебе сторицей.

- Отче мой духовный, властью своей митрополичьей уйми Вассиана, заставь смирить гордыню, что обуяла его. Не сыскалось на соборе[196] управы на Нила. Оттого и ученик его Вассиан неистовствует и главу свою высоко несёт… Ко всему слышал яз, что задумал Вассиан из своей обители в Москву перебраться. Будто зван он самим великим князем Василием.

Митрополит поджал губы, кивнул. Иосиф продолжал запальчиво:

- К чему Вассиан на Москве? Отчего не сидится ему в Белозерском крае? Аль Сорский скит[197] опостылел со смертью Нила? Либо мыслит, что великий князь в его советах нуждается? Ах ты, Господи! Но великому князю не знать ли, что не Вассиан, а яз, грешный, назвал московского князя всея русской земли государям государь.