Тени сумерек - Берен Белгарион

— Благодарю тебя, лорд Маэдрос. Но долгая жизнь — это не то, чего я пожелаю себе, если мое сокровеннейшее желание не исполнится. Если же оно исполнится — мне никакая смерть не будет страшна. Выпью же за его исполнение, какой бы ни была расплата.

На этот раз пили горцы, и пил Карантир. Опорожнив свой кубок и стукнув им о стол, он сказал:

— Мой старший брат благородно пожелал тебе долгой жизни или легкой смерти, ты же сам выпил за короткую жизнь и скверную смерть, и за это я с удовольствием поднял кубок вместе с тобой. Не будь ты моим гостем, упрямец, ты заглянул бы в глаза смерти еще до рассвета.

— Я смотрю в них не отрываясь, лорд Карантир, — тихо проговорил Берен. — Смотрю в них с самого рождения. Треть моей жизни смерть была рядом со мной, я ложился с нею в постель, как с любимой женой. Я был ее паладином, я складывал к ее ногам трупы, как юноши складывают охапки цветов к ногам дев. Она платила мне ласками, от которых кровь застывала в моих жилах. Ты знаешь, что беоринги кричат, идя в бой? «Райадариан», «радуемся»! Что ты такого можешь показать мне, чего я еще не видел?

Карантир хотел, видимо, что-то ответить, но тут снова зазвенела арфа, и глубокий, как ночь, голос Маглора заполнил зал.

I're quetta «estel»

Antolyasse queluva,

Ta're cyermelyar

Vaiyanna hlapuvar.

Nenisse Vaiye'va

U'-marar uili,

Ar lingwi u'-marar,

Ar ciryar u'-ci'rar, (40)

Холод прокатился по коже Берена — он понял, каким пустым было его бахвальство.

An si'na aire

Na' huine oiale,

Celumessen lutta.

Mandra heru Ulmo

U'-na' si'na earen,

Nulla earen turo.

I na' manurilva,

Mente elvo tie'va,

Mente aiqua tie'va.

Hlara, hu'ro lausta,

Hlara wanwa qualume,

Ti'ra enwina mo're

Hrestalyanna ru'ala.

Маглору ведома была изнанка этого хвастовства. Он знал, что смертный страх сильнее всех страхов, и повернуться к смерти лицом — просто самое лучшее, что можно сделать, когда она настигает.

Omenta Haloisi!

I cambe' pantala

U'-harya laure,

Ar nye're u'-harya -

Na'n i lu'me tuluva,

Elyenna tuluva,

Ar ya' quetta ta're

Quetuvalye i nenna,

Ringa nenna Vaiye'va,

Ne'ca nenna tulala,

Taltala, ru'mala

Fealya mapien?

Берен стоял неподвижно, в безмолвном зале, под властью темного наваждения, навеянного песнью Златокователя. Он еще чувствовал босыми ногами холодный и колючий песок Последнего Берега, еще вдыхал безвкусный ледяной ветер, видел холодные темные волны, готовые его поглотить — и вдруг чей-то голос, чистый и светлый, как клинок, разбил видение:

— Помни, Берен — это вопрос, но не ответ.

Все повернулись к заговорившему, кроме Маглора. Тот, не оглядываясь, поставил арфу на пол и взял свой кубок.

— Ответа нет, Финарато, — сказал он. — Есть предел, за которым нам остается только немота.

— Разве ты переступал этот предел, что говоришь так? Ты мастер, Маглор, и мне ничего не остается, кроме как склониться перед твоим мастерством; но то, чем ты нас пугал — лишь наваждение, хотя и мастерское.

— То, чем ты пытаешься утешать их, — Маглор еле заметно повел подбородком в сторону людей, — тоже наваждение. Ты целитель, Финарато, ты врачуешь раны тела и духа. И ты мастер формы, искусный ваятель. Но все, исцеленные тобой, рано или поздно умрут; все твои формы, созданные из дерева, металла или камня, тлен обратит в труху, ржавчину и пыль. Тебе трудно признать это, и ты обманываешь себя надеждой. Тебе не хватает смирения.

— Мастер слова не должен путать смирение и отчаяние, — тихо, упрямо ответил Финрод.

— Отчаяние — обратная сторона надежды. Испытывать отчаяние может только тот, кто ищет, за что зацепиться — и не находит.

Берен вспомнил ледовую трещину под Одиноким Клыком. Да, Маглор говорил правду.

— Тот же, кто отбрасывает надежду — смиряется, — продолжал величайший из певцов. — И понимает, что если на вопросы бытия ответы есть, то на вопросы небытия — нет и быть не может.

«А вот тут он ошибся», — подумал Берен, вспомнив все ту же трещину.

— Небытие не задает вопросов, — покачал головой Финрод, — оно ничто, в самом лучшем случае — слово или знак, как unot, не-число, которое и обозначает отсутствие чисел. Все вопросы, сколько их ни есть — вопросы бытия, Макалаурэ. Даже свою песню ты создал в образах бытия, потому что представить небытие таким, каким оно есть, а верней — таким, каким его нет — и тебе не под силу. Неужели ты думаешь, что со смертью кончается всякое существование? Даже если все мои творения погибнут, и канут во мрак Мандоса все мои друзья, и сам я сгину, и земля эта скроется под водами — неужели ты думаешь, что все это исчезнет без следа? И даже из памяти Создавшего все это оно будет изглажено навечно?

— Estel, — улыбнулся Маглор, и улыбка эта была как луна, проглянувшая в разрыве туч пасмурной ночью. — Ты зажигаешь ею всех, с кем оказываешься рядом. Вот уже и моя душа тлеет, готовая задымиться. Но я не позволю себе обмануться надеждой. У тебя нет доказательств тому, что Создатель любит нас и не позволит нам исчезнуть бесследно. Ты полагаешь на это estel лишь потому, что тебе приятно так думать; потому что это придает тебе сил.

— У тебя нет доказательств обратного.

— Да. Вот, почему я задаю вопросы и не даю ответов.

Внезапно Берен расхохотался. Он смеялся так, что заболел живот, так, что воздуха не хватало, и он задыхался. Теперь все молча уставились на него.

— О, лорд Маэдрос, — сказал он, отдышавшись. — О, лорд Маглор, о, мой король… Я прошу меня простить; мое живое воображение часто меня подводит.

Он перешел на синдарин, чтобы сказанное было понятно даже вастакам.

— Это было как видение, как сон. Мне были явлены двое нерожденных младенцев в мокром мраке утробы. Один спросил у другого: «Ты и в самом деле веришь, что существует жизнь после рождения?» — «Да» — ответил второй. — «Но ведь еще никто не возвращался, уходя туда, как же ты можешь знать? И ты веришь в то, что существует Мать, силой Которой мы живем и питаемся? Может быть, ты веришь еще и в то, что Она нас ждет и любит? Брось, все это детские сказки. Как можно питаться там, где нет пуповины и дышать там, где нет вод?» — «Но смотри», — отвечал другой — «Мы растем, и скоро Утроба не вместит нас. Она все теснее и теснее, рано или поздно она сожмется и изгонит нас прочь…» — «Да, и этим все закончится», — сказал первый. — «Если бы Мать любила нас, Она позволила бы нам вечно пребывать здесь». — «А если Она желает для нас лучшей доли?» — «У тебя нет никаких доказательств, ты ведь не видел Ее и не говорил с Нею. И даже если я поверю в то, что Она есть и мы живем Ее силой — тем безумнее требовать, чтобы Она еще и любила нас и не дала нам погибнуть по Рождении. Ты можешь верить как хочешь, я же не дам обмануть себя пустыми надеждами, и постараюсь встретить Рождение с мужеством и смирением отчаявшегося».

Эта притча действительно была смешной. Смеялись все — беоринги, вастаки, эльфы, даже сам Маглор. Смеялся суровый Фарамир, кусал усы, пытаясь успокоиться, Хардинг, мелко трясся, жмуря глаза, Улфанг, Финрод и Эдрахил звонко хохотали, Маэдрос закрыл лицо ладонью и не издавал ни звука, но плечи его выдавали. Смеялся весь зал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});