Воспоминания о Штейнере - Андрей Белый

Понял: Иисус — печать и моя, или "Я" — не "Я", а — биологическая особь.

В XX веке стучит в мою дверь мой "Первый Век" (по возрасту моему): выбором: страдания из любви или бегства в животное бессознание: именно после "Пятого Евангелия"; оно — страшно: после него страдают, или… становятся на карачки, ВОЗВЕРЯСЬ.

Так бы я убого определил действие на меня 4‑й и 5‑й лекции — курса.

26

Особенность курса: изменение темпа доктора во время чтения; первые две лекции — смятенность и немота; третья лекция — нахождение равновесия; уже он "является": не "прибегает"; исчез "ерш"; последние лекции — овладение темой; и переход к повествованию. Источник потрясения — факты биографии Иисуса; 1‑я, 2‑я и 3‑я лекции — подготовление рельефа, перемещение линий истории: вдвинута биография в XX век, став нашей; сдвинут XX век в первый, чтобы наши сознания из ПЕРВОГО ВЕКА увидели события Палестинские: все вместе — удар: пробуд из сна.

Чудо — совершилось: Иисус оказался рядом, увиденный и в недосказанном о нем, встав из будущего: время, ставшее кругом, в космосе Христа, потекло вторым пришествием из первого, а — первое стало вторым; увиденный Иисус, идущий впереди великих бунтарей и великих страдальцев истории навстречу нам; три превращения духа у Ницше стали фактом его биографии: превращение верблюда, перегруженного ценностями истории, в льва, рвущего ценности, и льва в ребенка[410]; верблюд — АГНЕЦ, закалываемый историей, но из него ЛЕВ, пришедший победить рождением из рыкающего страдания тихости Иисуса, или — лика младенческого; "Верблюд" — Иисус, от которого законники ждут закона; лев — Иисус — революционер, рвущий традиции; а МЛАДЕНЕЦ — лик исконный, как "Сверхчеловека": вышел из Ницше, прошел сквозь Ницше, Ницше не узнанный.

Ощущение движения Христа, стояния при дверях Иисуса, — тема второго пришествия; оно для меня началось СОБЫТИЕМ СТРАННЫМ форшунга, когда форшунг встал встречей доктора с Иисусом, а встреча означала — первый акт цепи актов.

Поняв это ("Пятое Евангелие" — не курс), я понял жест доктора: "ОТНЫНЕ уже не я Учитель: а ОН!" Над кафедрой возникало будущее.

27

Это — событие всех нас; стало быть: необходимость шаг встречный.

И этот шаг у доктора — вздох о "Разбойности": перед нами, с кафедры; и установление по — новому связи с нами (наш "Новый Завет" с ним).

Нельзя не ответить!

Возвращаясь с 3‑й лекции, я был почти в беспамятстве от необходимости "ответного шага". Жизнью ответить? Но — как? Надо и слово ответа, как первой буквы: слова жизни. И почти безумный жест, подобный движению "оно" к Иордани, шевельнулся во мне.

Все как бы вскричало: к "Иордани"! Сию минуту! Если не к Иордани, то хоть к "И": жест к "Иисусу". Встало: первое "И" — в докторе, отдающем нам в руки СОБЫТИЕ своих знаний; ответ: отдача себя его делу: до дна, в обряде громкого "ДА" доктору. Не сомневался: другие ответят; вопрос был в моем лишь ответе — "Сию минуту"! Письмо ему!

Я так и сделал; оно запечаталось, а на другой день передать не смог (по безумию его содержания); так оно и утонуло — в боковом кармане сюртука.

Судьба поступила странно.

Не забуду последней лекции; выхваченным из себя переживал Иерусалим; он — кончил; душа, близкая мне в то время, толкнула меня под руку: "Посмотри на М. Я.". Она сидела, повернувшись от эстрады, с огромными глазами, из которых лились слезы; и — посмотрела на нас (так он говорил); глаза — встретились.

Доктор кончил.

И М. Я. подошла к нам: не помню, что говорила; доктор с противоположного конца залы, взглянул на нас наискось, бросил разговор — и — наперерез — бегом почти пересек залу; с лицом, приближенным к лицу, нас обоих хватая за руки, держа одною рукою одного, другой — другую — скороговоркой, взволнованно, заглядывая снизу вверх в мои глаза, спрашивал меня: "Ну? Что?.. Можете ли вы принять этот курс?" Говорил же о ЖЕСТЕ курса. М. Я., увидев его таким, просияла, махнув рукою; у нее вырвалось: "Ну, — как я рада!" И она покинула нас. Я, вспомнив, что ответ — в кармане, опустил руку, вынул письмо, подал доктору: "Вот — ответ!"

Здесь — судьба моей жизни!

28

Одна из особенностей состояния, которое будет охватывать то того, то другого (уже охватывает!): без осознания и без умения вскрытия часто; неузнанное, оно будет схватываться с несоответствующей предметностью.

Выражу состояние субъективно.

Мир вдруг предстает отваливающимся от… себя самого; содержание, смысл предметов, как камни, ломая "ДНО" предметов, тонут в "ТЕМНОМ" ничто, оставляя разлом предметов; и — дико, странно, пусто, недвижно, бессмысленно.

"Я" — в ничто, в безжизненном мире, освещенным ясно сознанием бессмыслицы.

Вдруг … — сознание настигнуто внепредметным волнением, как бы… со спины, как бы уму непостижимою властью, взворашивающей бытие в его корне, доселе утаенном; настигает как бы гонец, ввевающий весть сквозь память о прошлом, после которой вы в небывалом положении, из которого вытекает небывалое узнание, бьющее, как молот: ваше "я" вскрылось вам из мира памяти; молниеносно становится ясным: — в восприятиях себя от первого мига сознания недовоспринялась связь восприятий; что было бы, если б видели конгломерат "уши", "нос", "глаз", не сложенный в "лицо"; и слышали б звуки алфавита, не слагающиеся в глагол речи. Вы имели восприятие в себе россыпи картин, слагающих память, без целого их, без "лика" целого (так нам дана память о "Я"); до сих пор вы видели себя рождением от Николая Бугаева и Александры Егоровой, на Арбате в 1880‑м году, но во всех перипетиях вырастания недовоспринимали чего — то, что все меняет; например: вы помните ваше первое обращение к матери: "Мама!" Слышите ответ: "Сынок!" И не довоспринимаете, что не "сынок", а "ПАСЫНОК". Вдруг это открылось через "33" года после вашего рождения, в октябре 13‑го года; прибавилось "ПА", меняющее все, — сразу, во всех картинах воспоминаний; они, как пелена, слетают: появляется лицо целого, в нем революция биографии; "Не сын, а — приемыш, не родился в Москве: никогда не родился: всегда пребывал… в лике "Я"".

И этот лик — Иисус!

Но и последнее сознано не нашим сознанием, не спустившимся [а недопустившимся] в голову высшим; оно — над головой еще; в голове же и в сердце даже нет сознания, — а схваченность [охваченность] вестью, недооткрытой: — — в воспоминаниях открылись тайные двери; и сквозь них всех, как из коридора, из "до" — рождения, из бессмертия в прошлом, кто — то подходит, от чего все смещается; и "ДИКИЙ" мир перед глазами еще диче, страннее, пустее; ГЛАГОЛ, его перерождающий, — будет из наших уст; а пока уста — немы; весть идущего не достигла центра сознания: довспомнить! Но уже как бы:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});