Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964 - Александр Фурсенко

В ноябре Джонсон попросил Банди составить доклад о возможных сферах сотрудничества сверхдержав в космическом пространстве, чтобы подумать о каких-то реальных действиях. К февралю, когда снова запустили механизм межминистерской внешней политики, был готов ответ. ЦРУ, Министерство обороны, госдепартамент, НАСА и исполнительный секретарь Совета по космосу предложили свой подход. Помимо всего прочего он способствовал росту взаимного доверия. Все участники единодушно рекомендовали совместный проект непилотируемых космических полетов, имея в виду в перспективе возможный полет человека на Луну. Они понимали, что их рекомендации идут вразрез с представлениями общественности и мнением конгресса о «соперничестве на Луне», но группа была уверена, что при определенной работе можно убедить американский народ и конгресс согласиться с советским участием в полете на Луну{47}.

Намерения Линдона Джонсона продолжить политику Кеннеди, направленную на разрядку, не остались незамеченными Москвой; однако в Советском Союзе к ним отнеслись скептически. Аналитики КГБ рассматривали приближающиеся выборы 1964 года как наиболее «важный фактор», влияющий на Джонсона в краткосрочном плане. «Это вынуждает правительство Джонсона демонстрировать свою приверженность внешнеполитическому курсу, завоевавшему популярность среди избирателей». Кроме того, аналитики считали, что Джонсон должен вести себя крайне осторожно, чтобы не дать возможности республиканцам обвинить себя в «либерализме» или «умиротворении» Москвы. КГБ доказывал, что именно это объясняет «жесткость» политики Джонсона в первые недели после убийства Кеннеди. Из источника в правительстве Италии или близкого к нему КГБ знал, что президент Италии Антонио Сеньи согласен с такой оценкой. Как сообщалось, после встречи с Джонсоном в Вашингтоне Сеньи заявил, что Италия не исключает «проявления элементов политики с позиции силы», характерной для периода президентства Эйзенхауэра{48}.

Соответственно КГБ сообщал Хрущеву, что до ноября 1964 года советское руководство не может ожидать от Джонсона важных инициатив в сфере советско-американских отношений. Напротив, можно предположить, что новый президент будет «в том или ином случае оказывать давление на СССР с целью демонстрации „позиции твердости“» Однако нет оснований полагать, что Джонсон спровоцирует кризис. Он санкционирует ведение переговоров по второстепенным проблемам, которые не затронут положение союзников США по НАТО.

Но на Кубе у советской разведки было иное мнение. Если Джонсон и решится быть жестким, то он выберет Кубу. Его администрация была намерена «усиливать экономическую блокаду Кубы» и выражала недовольство поведением своих союзников. Продажа британских автобусов Гаване разозлила Джонсона. Источник, близкий к премьер-министру Канады Б Пирсону, сообщал, что Джонсон взял с премьер-министра обещание, что Канада не будет заключать новых соглашений на поставки Кубе. По данным КГБ, правительство США намеревалось усилить «подрывную деятельность на самой Кубе с целью ослабления положения правительства Кастро и всемерно поощрять оппозиционные элементы»{49}. В мае глава резидентуры КГБ в Вашингтоне Александр Феклисов писал, что по данным его источника Джонсон более нетерпим к Кубе, чем был Кеннеди. Он не только согласен с экономической и политической изоляцией Кубы, но и готов, по-видимому, к военным действиям против нее{50}.

Шел 1964 год, и Хрущев имел основания беспокоиться о том, что Джонсон может пересмотреть условия урегулирования кубинского кризиса 1962 года. Хрущев и Кеннеди достигли договоренности по взаимным уступкам. Кремль отступил от своего обещания разрешить инспекции на местах, а Кеннеди получил желаемые гарантии от Москвы, что сделка по турецким ракетам не будет обнародована. Хотя Джонсон входил в администрацию Кеннеди, его неопытность в вопросах внешней политики и явные разногласия с Кеннеди позволяют предположить, что он Мог не знать об этих договоренностях. Это было весьма неблагоприятно для кубинского аспекта советско-американских отношений

Москва, октябрь 1964 года

В конце лета 1964 года, в канун своего возвращения в Гавану после краткосрочного отпуска Александр Алексеев позвонил начальнику КГБ Семичастному. Обменявшись любезностями, они перешли к делам, и Алексеев рассказал о том, что во время отпуска они с Хрущевым обсуждали кубинский вопрос. Неожиданно Семичастный спросил Алексеева:

— А вы не разговаривали по этому вопросу с товарищем Брежневым?

— Брежневым? — удивился Алексеев. Брежнев был членом Президиума ЦК, занимавшийся ядерными проблемами, а не Кубой. Алексеев был растерян. Он ответил, что не беседовал с каждым членом Президиума. «Я разговаривал только с товарищем Хрущевым», — ответил Алексеев, пытаясь избежать еще одного официального звонка.

«Вам следует поговорить с Брежневым»{51}. Это было единственным намеком, полученным опытным специалистом по Кубе, который впоследствии только понял, что Хрущева собирались свергнуть. Группа, возглавляемая членами Президиума Николаем Подгорным и бывшим шефом КГБ Александром Шелепиным, задумала заменить семидесятилетнего лидера на более молодого Леонида Брежнева, когда Хрущев отдыхал на Черном море. Семичастный сменил Шелепина на посту председателя КГБ, и они оба были обязаны своим назначением Хрущеву. Тем не менее они считали, что пришло время сместить Хрущева.

Переворот оказался бескровным. 14 октября 1964 года Хрущева неожиданно вызвали из Пицунды. Его пригласили на заседание Президиума ЦК, а вслед за тем на чрезвычайный Пленум ЦК, лишив всех постов. В сталинские времена его бы расстреляли. Но Хрущев сам изменил правила внутрипартийной борьбы, и теперь убийство стало неприемлемым методом устранения конкурентов.

Материалы Пленума были закрытыми. Однако известны тезисы одной из речей против Хрущева. Дмитрий Полянский представил убийственные обвинения. Текст его предполагаемого и несостоявшегося выступления был передан секретарю ЦК М.В. Суслову, единственному оратору на Пленуме. Текст Полянского содержал основные пункты обвинений, направленные против Хрущева{52}.

Когда в своем длинном скучном тексте он дошел до Кубы, то в качестве классического примера волюнтаризма Хрущева привел его ошибки в отношениях с Фиделем Кастро. «Спросите любого нашего маршала, генерала, и они скажут, что планы военного проникновения в Южную Америку — это бред, чреватый громадной опасностью войны». «В условиях стратегического отставания СССР от США, — продолжал Полянский, — ядерная игра Хрущева не могла дать никакого результата. Если бы ради помощи одной из латиноамериканских стран нанесли ядерный удар по США первыми, то мало того, что поставили бы под угрозу и себя; от нас тогда бы все отшатнулись»{53}.

Полянский был безжалостен к Хрущеву по поводу кубинской «авантюры». Он бичевал его за то, что тот «настоял», чтобы «на Кубу были поставлены ракеты». Это вызвало глубочайший кризис, привело мир на грань ядерной войны; это страшно перепугало и самого организатора столь опасной затеи{54}. Отвергнув возражения Хрущева, что сам Советский Союз ушел с Кубы, Полянский говорил об унижении: «Не имея другого выхода, мы вынуждены были принять все требования и условия, подиктованные США, вплоть до позорного осмотра американцами наших кораблей. Ракеты, а также большая часть войск по требованию США были выведены». Кто выиграл? По мнению Полянского, вопрос заключался не в этом. «Эта история… нанесла ущерб международному престижу нашего государства, нашей партии, вооруженным силам и в то же время помогла поднять авторитет США»{55}.

Полянский считал, что Латинская Америка в целом и Куба в частности отвлекли Хрущева от основных проблем безопасности Советского Союза. Хрущев устремился в Латинскую Америку с целью, как говорили его противники, добиться успеха и влияния там, где этого не решался делать даже Сталин. И когда на политической сцене появился Кастро, Хрущев стал наиболее рьяным сторонником Кубы. Он подталкивал к заключению договора о взаимопомощи с Гаваной и хотел обеспечить военное присутствие СССР на острове. Хрущев не считался с мнениями своих соратников по Президиуму. По словам Полянского, он не обращал на них внимания. «Будут кричать, что это авантюра. Ну и черт с ними, пусть кричат», — якобы говорил Хрущев. В своем безудержном стремлении помочь националистическим движениям в третьем мире, добавлял Полянский, Хрущев пренебрег национальными интересами Советского Союза Ленин, напомнил он Хрущеву, говорил, что «мы обязаны проявлять самые устойчивые и мирные настроения, ибо империалисты могут использовать всякую возможность возобновления войны». Полянский предлагал поменять приоритет советской политики. По его мнению, США «главный враг России и в качестве такого должен быть в фокусе ее внешней политики». Завершая свою атаку на внешнеполитический курс Хрущева, он преуменьшил усилия по достижению закрепленных договоренностей с Вашингтоном, которые якобы нисколько не ликвидировали разногласия по основным проблемам и несхожесть интересов{56}.