Буча. Синдром Корсакова - Вячеслав Валерьевич Немышев

поехал… — Он осекся. — Ну и что? Другие корреспонденты тоже ездят. Молодые ребята, приятно на них смотреть, когда они выступают. Правильно. Поездил, посмотрел, надо теперь вперед двигаться, искать другие темы. Самообучаться, в конце концов.

Ветер задул сильнее — порывами. Выглянуло солнце и снова ушло за тучку.

— Нужно баню топить.

Отец обошел смородиновые кусты, прошел мимо яблонь и груш, обогнул малинник. Возле баньки потоптался, прикинул, сколько земли еще под цветник. Толкнул скрипучую дверь бани, но вдруг обернулся. Будто зовут. Сердце сжалось — придавило камнем тяжелым грудь. Отец вздохнул глубоко, кольнуло в середке, отпустило.

Мать звала его. Отец увидал ее на крыльце. Она махала ему.

Отец понял, что беда.

За городом, на «пятом километре» в лесопарке, за раздвижными железными воротами высились корпуса клиники, психиатрической больницы районного подчинения.

«Не хухры-мухры».

Так и сказал кузнец, когда отец Вязенкина позвонил ему и сообщил, что у Григория припадок: он бьется в истерике, одним словом, ведет себя неадекватно. «С головой у него плохо, — но сразу оговорился, чтобы кузнец не подумал чего плохого, — допился похоже. Плачет и смеется попеременно. Пить ему не даем. Перепугал полдеревни. И как теперь смотреть соседям в глаза?»

«Задача, — ответил по телефону кузнец. — Налейте ему водки разбавленной».

Через час кузнец был уже в деревне.

Вязенкина погрузили в машину.

Повезли.

«Куда?» — спросил тогда отец.

«В психушку! Куда же еще?» — ответил кузнец.

Отец подумал, что теперь не до эстетики в выражениях.

Главврач больницы, психиатр с надежной фамилией Товарищ, оказался давнишним приятелем кузнеца. Кузнец, договорившись, что молодого человека примут сразу без проволочек, повез Вязенкина прямиком на «пятый километр». По дороге Вязенкин мычал, что ему нужен крест и что крест тот должен быть не простой, а выполненный только с церковным благословением. Крест он понесет на спине через всю Чечню.

— Как до Чечни будешь добираться? — спросил кузнец, предварительно пообещав сковать такой уникальный крест.

Вязенкин ничего не ответил, промычал, чтобы купили ему пива. И заплакал. Потом расхохотался. И зарыдал, размазывая слезы по щекам. Отец вел машину, изредка поглядывал в зеркало. Вязенкин повсхлипывал еще немного, потом так и заснул с открытым ртом.

— Вылечат его, — сказал кузнец. — Это их клиент. Там у них специализация по алкашам.

Отец остановился на светофоре.

— Да не хочется так думать, что алкаш. — И вздохнул тяжело.

— Не в том смысле. Просто одним можно пить, а другим нельзя. Не в коня, как говорится, корм. Не можешь срать, не мучай жопу.

— Отец мой пил. Но отец после плена, фронта. Гришка вроде тоже хапнул.

— Он что, воевал? — спросил кузнец.

— Не знаю.

— Значит, в дурь прет.

— Распущенность. Я же говорил ему, — что ты плачешься? Ведь я же не посылал тебя туда. И никто силком не гнал. Сам напросился. Наоборот, говорю, подумай, зачем тебе вся эта военная катавасия. Посмотрел — получилось, нужно дальше идти, развиваться как журналист. Искать другие темы. Разве мало тем?

Вязенкин, завалившись на бок, прикрыл рукой лицо, сопел забитым носом.

— Вроде спит, — кузнец задумался. — Какой сегодня день, суббота?.. Отсчитывайте дней десять вперед. Сегодня будет день первый.

Машина подъехала к воротам. Отец вынул ключи из замка зажигания.

— День первый.

* * *

Прошло две недели. Четырнадцать дней насчитал отец Вязенкина с того первого дня, как отвез сына на «пятый километр». Вязенкин дни не считал. Он скоро пришел в себя, но долго еще путался в цифрах. В палате, где лежал Вязенкин, на стенах были приятного голубоватого оттенка обои; на обоях в рамках под стеклом премилые пейзажи: лес, река, поля за рекою. Кровать Вязенкина стояла головой к окну. Вязенкин щурился на свет, тер слезящиеся мокрые глаза. Но скоро засыпал, получив дозу лекарств. Сон его был тревожен. Но лекарства сделали свое дело — прошли навязчивые идеи, улетучились тревога и страх.

Он просил жену не звонить ему. Она сорвала телефоны. Они говорили помногу времени — спорили и ругались. Она поверила ему или сделала вид. Потом они мирно беседовали и строили планы. И снова ругались.

— Дорогая, мир лучше войны.

— Твой мир бывает плохим, слишком плохим.

— Дорогая, это шутки Песта. Ты же знаешь, какой он шутник.

— Ты тоже.

Она сопереживала ему. Он знал, что она могла соврать ему в большом или малом, но сопереживала она всегда искренне. День на двенадцатый она приехала к нему в психбольницу. Они вышли за железные ворота, чтобы прогуляться в парке. Они дошли до скамейки и присели осторожно, чтобы молчать и разговаривать. Но внезапно пошел дождь. Дождь лил не сильно — мелко покрапывал, — но в воздухе образовалась такая невесенняя влажность, такой холод вдруг пронизал обоих, что они, словно испугавшись этого холода или темных облаков, сгустившихся над аллеей, заторопились обратно. В приемном отделении в холе они уселись на стулья и стали говорить о том, что их волновало. Мимо проходили молоденькие медсестры.

— У вас медсестры молоденькие. Ты не теряйся.

— Дорогая, зачем ты так? Я же здесь сумасшедший.

Она полезла в сумочку, достала сигареты, поискала глазами.

— Где здесь у вас курят? Там?

Он не пошел курить с ней.

Она всегда курила, когда нервничала. Покурив, возвращалась и говорила ему, что он всегда сначала доведет ее, а потом старается разжалобить.

— Я же не посылала тебя туда, — сказала она примирительно.

— Да, не посылала.

— Я не хочу, чтобы ты ездил туда снова.

— Чего бояться, дорогая? Я же не солдат, дорогая. Я всего-навсего зарабатываю деньги на войне. И к тому же у меня там появились друзья.

— И подруги.

— Ну, какие подруги! Я же сказал, это шутки Песта.

Она снова вышла курить. Уколов ему наделали в обе ягодицы, да таких болючих, что сидеть ему и не так и не сяк. Он встал и подошел к окну. Серость завладела миром, накрапывал спугнувший их дождь. Он подул на стекло, и стекло запотело; с той стороны на стекле образовались пупырышки; пупырышков становилось больше, время от времени некоторые стекали вниз, оставляя длинный тонкий след.

Она подошла сзади и положила руки ему на плечи.

— Давай больше не ссориться.

— Давай.

— Дорогой, я сняла деньги с твоей карточки. Ты забыл ее. Ты не обидишься? Я купила обувь.

— Ты все сняла? Там должны поступить деньги за крайнюю командировку.

Она назвала сумму. У нее была феноменальная память: она читала страницу Флобера и пересказывала наизусть с первого раза. Он услышал сумму, и настроение его улучшилось. Скоро домой! Останется еще две недели отгулов: они станут любить друг друга все оставшееся время.