Жемчуг проклятых - Маргарет Брентон

Когда фаэтон уже проехал мимо девушки, взметнув облако пыли, Лавиния с ужасом узнала в нищенке Агнесс Тревельян. И резко натянула поводья. Лошади встали. Лавиния выпрыгнула из фаэтона.

— Агнесс!

Девушка споткнулась и остановилась. Медленно повернулась.

Лавиния подобрала юбки и подбежала к ней.

— Агнесс, боже мой, дитя, что с тобой случилось?

Если Лавиния была недовольна своим сегодняшним отражением в зеркале, то Агнесс лучше было в зеркало вовсе не смотреться. Она выглядела кошмарно. Измученный, затравленный взгляд, опухшие от слез глаза и губы, бледное личико, на правой щеке две царапины, на левой — большое бурое пятно… И на платье — бурые пятна, огромные бурые пятна, и они выглядели как… как…

Почти не сознавая, что она делает, Лавиния стянула перчатку, лизнула кончик пальца, потерла пятно на щеке Агнесс и поднесла палец к губам.

Вкус соли и металла. Вкус крови…

Агнесс была вся в крови.

— Ты ранена? Агнесс, что с тобой сделали? Как ты здесь оказалась? Ладно, не отвечай, иди, садись в фаэтон, — Лавиния обняла девушку за плечи и повела ее к экипажу.

Агнесс передвигала ноги медленно, будто во сне. Похоже, она была полностью обессилена.

Что же с ней делать? Возвращаться в Линден-эбби они не могут, надо сначала убить Ханта. Нельзя допустить, чтобы Агнесс стала свидетелем убийства, но и бросить ее в таком состоянии невозможно.

— Я отвезу тебя в город, оставлю в гостинице, вызову доктора. У меня дела, но потом… Я постараюсь вернуться за тобой. Если не вернусь — ну, на этот случай я тебе тоже деньги оставлю. Агнесс, все-таки скажи, ты ранена?

Агнесс наконец разлепила запекшиеся губы и прошептала:

— Нет. Я не ранена. Это Ронан… Он… Мистер Хант его ранил. И я думала — он умрет…

Сердце Лавинии словно в бездну рухнуло.

— Мистер Хант нашел Ронана? И… убил его?

— Не убил. Он нашел Мэри, матушку Ронана, схватил ее, отвез на берег и хотел убить. Мы с Ронаном пришли, и Ронан дрался с ним… Мистер Хант хотел его убить. Но Мэри превратилась в селки и откусила ему руку. А потом приплыли другие селки и… Они… Они…

Агнесс зашаталась и зажала рот рукой.

Но Лавиния не зря читала труды ученых мужей и описания различных фейри.

— Они его съели, да? — предельно мягко уточнила она.

Агнесс кивнула.

— Дорогая, ты уверена, что он точно мертв?

Агнесс снова кивнула.

Лавиния почувствовала, как ее заледеневшая кровь теплеет, и даже в кончиках пальцев покалывало, словно таяли льдинки. Он мертв! Ей не надо его убивать! Ей не надо рисковать жизнью! Он мертв! И если его сожрали селки — от него не осталось даже костей… Достойная гибель для этого мерзавца. Он так ненавидел фейри — и нашел себе гибель от их зубов.

— А Ронан и его матушка? Что стало с ними? — продолжала выспрашивать Лавиния.

Агнесс наконец отняла ладонь ото рта.

— Они ушли. Ушли в море. И Ронан… Он ушел. Предпочел Третью дорогу. Он оставил меня, Лавиния. Он оставил меня ради Третьей дороги…

Агнесс зарыдала и практически обвисла в объятиях Лавинии, которая прижала ее к себе и баюкала, как ребенка, и гладила по растрепанным волосам, и шептала какие-то ласковые слова, исходившие из теплых глубин души, где они хранились для ее сына или дочки, на случай, если они будут вот так горько плакать… Лавиния обнимала Агнесс и чувствовала себя так, будто обнимает — саму себя. Юную. Брошенную. Отчаявшуюся. Только когда ее мир рухнул, Лавинию некому было утешить. Когда ее любимый ушел, отказавшись от Третьей дороги, некому было ее обнять.

Третья дорога.

Как странно все складывается в этой жизни.

Джеймс отказался от Третьей дороги — и разбил сердце Лавинии.

Ронан выбрал Третью дорогу — и разбил сердце Агнесс.

Мужчины выбирают свой путь. А женщинам остается лить слезы и учиться, как справляться с болью. Что ж, Лавиния научилась. И Агнесс со временем научится.

— Идем, Агнесс. Я передумала и не поеду в Уитби. Я отвезу тебя в Мелфорд-холл.

Лавиния взяла под уздцы лошадей и развернула их в обратном направлении. Помогла забраться в фаэтон обессилевшей Агнесс. Села на место кучера, взяла в руки вожжи.

Уже почти совсем стемнело. Ехать придется ночью, но Лавиния не боялась. У нее же есть ее кольт, и она с удовольствием кого-нибудь пристрелит.

Агнесс заснула почти сразу, как только устроилась на сиденье.

Лавиния правила лошадьми и размышляла: как Ронан и Агнесс оказались в Уитби? Неужели… неужели прошли по Третьей дороге? Она бы полжизни отдала, чтобы вступить на нее, а этой глупышке все досталось даром. И прогулка по Третьей дороге. И Джеймс.

Джеймс, которого она, должно быть, смертельно оскорбила своим побегом. Ведь он такой гордый. Ведь он воспитывал себе в жены чистую юницу, а она сбежала с мальчишкой… Простит ли он теперь Агнесс? Может, и простит. Смотря по тому, насколько укрепился он на стезе добродетели. Простит и женится на ней, хотя она его даже не любит. Ничтожное создание, пустоголовая девочка, которой следовало бы благоговейно смотреть на него снизу вверх, — она его даже не любит! Она предпочла другого. Господи, куда же ты смотришь? Хотя бы любовь-то он заслужил… Любовь и заботу. А, впрочем, куда смотрит Бог и почему попустительствует стольким несправедливостям и несчастьям, Лавиния не понимала никогда. Быть может, Джеймс мог бы ей объяснить, но вот как раз от него она объяснения на эту тему выслушивать не пожелала бы ни при каких обстоятельствах.

Черное ночное небо сделалось серым, поднялся высокий туман, близилось утро. Агнесс спала в неудобной позе, вздрагивая от холода. Она выглядела такой жалкой замученной пташкой! Лошади устали, пошли медленнее, а надо бы успеть прежде, чем люди начнут просыпаться и выходить из домов, чтобы никто не увидел Агнесс — вот такой. Если ее увидят — ее репутации конец. И даже Джеймс вряд ли сможет ее спасти.

Ее репутации конец…

А что, если они и правда ее увидят — вот такой? Растрепанной, грязной? Падшей? После того, как ее с позором изгонят из города, ее не во всякий работный дом примут в таком-то виде.

Лавиния почти забыла, как ненавидела Агнесс за то, что она — обыкновенная, глупая, никчемная, за то, что рядом с ней Джеймс будет жить скучно и обыденно, и никогда не позволит себе волшебство…

Волшебство.

Она оглянулась на Агнесс, разрываясь от ненависти и жалости при виде ее опухших искусанных губ, ее тонких век, под которыми подрагивали кошмарные сны. Ненависть и жалость сцепились, как борцы, не уступающие друг другу в ловкости и силе… а потом вырвались из ее сердца, оставляя за собой пустоту, заполнить которую могло только одно.