Память – это ты - Альберт Бертран Бас

мне нужно.

Теперь я решил сделать паузу и отмотать жизнь приблизительно на семьдесят лет назад. Вернуться к истокам и увидеть землю, где я родился.

Я думал, что старика, прожившего почти целый век, уже ничто не может взволновать, однако же вот я трепещу от волнения, глядя в иллюминатор, когда мы подлетаем к вытянувшемуся вдоль моря аэропорту. Барселона. Город, который дал мне все и все отнял. Сильно ли он изменился за семьдесят лет? Больше, чем человек, или меньше?

Из багажа у меня только легкий рюкзак, не по годам молодежный. Пришлось препираться с несколькими сотрудниками авиакомпании, чтобы не расставаться с ним. Эти ненормальные думают, что я выпущу его из своих старых рук и брошу в грузовом отсеке или еще где-то. Меня донимали, пока я не прибег к излюбленному трюку. Ничего особенного. Я просто делаю вид, что меня вот-вот хватит удар, – тогда передо мной разве что красная дорожка не расстилается, все сразу к моим услугам. Ни одна авиакомпания не хочет, чтобы у них на борту умер какой-то старик. Можно сказать, я стал профессиональным обманщиком.

Наконец я ступаю на землю и забавляюсь, глядя на лица проверяющих документы. От стюардессы до администратора в гостинице, включая сотрудников службы аренды автомобилей, все поднимают брови и восклицают: “Вот это да, я не знаю больше ни одного человека, родившегося в 1922 году!” – или что-нибудь наподобие. И я с улыбкой отвечаю: “Я тоже”. И это правда. В барселонском аэропорту “Прат” в окошке аренды автомобилей на меня смотрят с подозрением:

– Вы точно можете вести машину?

– Тут так и написано, правда?

Я уже не раз имел этот разговор с дорожной полицией. Поэтому всегда ношу с собой права и медицинские справки, подтверждающие, что я прекрасно могу ездить за рулем. Я попросил ту же машину, на которой езжу в Аргентине, “БМВ” первой серии (хотя тут дали синюю), и дежурный на парковке не сводил с меня глаз с того момента, как я открыл дверь, и до момента, как я включил первую передачу. Я никогда не любил ездить на автомате. Нужно чувствовать мотор так же, как чувствуешь жизнь, чтобы переключать скорость, когда нужно. Сейчас люди чувствуют все меньше, но пытаются что-то менять, и получается к худшему.

Может быть, я плохо выжал сцепление, передача слегка скрипнула между первой и второй. Дежурный решительно и неодобрительно покачал головой, и в благодарность за неослабное внимание к моей персоне я показал ему в окошко средний палец.

Я езжу, не обращая ни малейшего внимания на гудки других машин и адресованные мне ругательства. Да, друзья, я знаю, что еду медленно, но скорость моей машины зависит от скорости моих дряхлых рефлексов. Можете ли вы сказать о себе то же самое? И потом, что с людьми такое? Куда все так спешат? У них вся жизнь впереди, а у меня… У меня позади.

Я один. Я бедный старик, который, вместо того чтобы сидеть на лавочке и кормить голубей, сам кормится собственными историями. “Это все, что у меня осталось”, – говорю я себе, в сотый раз проверяя, лежит ли мой рюкзак на соседнем сиденье. Кто узнает, кем я был и что делал? Мы можем преодолеть смерть, только оставшись в памяти тех, кто не забыл нас. Мы можем вечно жить в историях. Но если их некому рассказать? И некому слушать?

Я всю жизнь молчал, боясь вспоминать, и сейчас жалею, потому что когда я уйду, то унесу с собой всех и вся. Это расстраивает меня больше, чем собственная смерть. Какой смысл жить, если не оставляешь после себя ничего, ни малейшего следа, даже самого крохотного свидетельства своей жизни?

Вот и гостиница. Я никогда не был богат, но впервые в жизни денег у меня больше, чем времени, так что я позволяю себе роскошь остановиться в “Мажестике”. Жил я скромнее не придумаешь, но умереть собираюсь с шиком.

Прежде чем войти в крутящуюся дверь, я оборачиваюсь и смотрю на угол, где так часто играл на своей любимой гитаре. Теперь на том тротуаре расстелен платок, и чернокожий парень продает с него туристам солнечные очки и браслеты. Завидев полицейских, он в мгновение ока сворачивает платок и убегает. Как объяснить, что все кажется мне новым и в то же время прежним?

Когда администратор в гостинице любезно осведомляется, почему я решил вернуться в Барселону в девяносто семь лет, я отвечаю: “Приехал повидаться с семьей”.

В моем возрасте ложь не имеет никакого смысла, но несколько молодит. Да и что он хотел услышать? Что я слон, покинувший стадо, чтобы умереть в одиночестве? Я же для этого вернулся, так ведь? Похоронить свои бивни на слоновьем кладбище. Да, для этого я и вернулся. Именно для этого. “Но сегодня уже поздно”, – говорю я, стоя у окна в своем номере, 508-м, глядя на город, которого больше не узнаю́.

Я ложусь в постель. Рюкзак рядом, возле тумбочки, из-за джетлага мне не спится, все мышцы и суставы болят. Я включаю телевизор и с удивлением обнаруживаю передачи на каталанском языке. Невольно испытываю гордость. Я рад, что хоть в чем-то справедливость восторжествовала. Затем переключаю канал, потому что никак не могу перестроиться на другой язык, и попадаю на какие-то дебаты. Узнаю, что Каталония хочет восстановить республику в своих границах и некоторые политики оказались в тюрьме, а некоторые в изгнании, а в искусство и музыку возвращается цензура[48].

Что я говорил… Все по-новому и одновременно все по-прежнему. Мы рабы привычки и обожаем совершать одни и те же ошибки. Я слышу, как некоторые участники дебатов без всякого стеснения повторяют то, что я уже слышал восемьдесят лет назад… Да так уверенно! Бедные недотепы. Говорят и говорят, оскорбляя друг друга. Почему так трудно слушать? Дело в нехватке терпения или в избытке высокомерия? Неужели они правда считают себя умнее всех? Думают, что никто не может их ничему научить? Им бы послушать прежде всего тех, кто с ними не согласен. Увы, многие родители усиленно пичкают детей глупостями. Это может дорого обойтись завтрашнему миру.

Я ощущаю усталость. Постель слишком удобна или слишком велика, и по телевизору все говорят слишком быстро для моих утомленных ушей. Постоянно звучат слова “конституция” и “демократия”. Демократия тут, демократия там… Когда мне было четырнадцать, отец уже говорил мне о демократии. Если я правильно помню, Испания демократически проголосовала за республику. И что с ней сделали те и другие? Растерзали ее. Зачем давать народу голос, если никто не хочет его слушать? Зачем голосуют миллионы, если власть