Обзор Ветхого завета - Уильям Ла Сор

Богословские взгляды. Софония развивает тему Амоса о дне Господнем (ср. Ам.5.18–20), показывая, каким же темным будет этот день "тьмы, а не света" (ст. 18; см. также Ис.2.9-22). В поразительно свежей метафоре этот день сравнивается с пиром, на котором те, которые надеются быть гостями, становятся жертвами (1.7–8; ср. рассказ об Исааке, Быт.22.7). Это понятно. Народ Иудеи думал, что Бог отстоит их перед другими народами. Однако Его постоянной целью было отстоять во вселенском масштабе (1.18; 2.4-15) Свою Собственную праведность, хотя и дорогой для Иудеи, ее друзей и врагов ценой.[816]

Как толкователь завета, Софония видел, что суд Божий над Израилем хоть и ужасен, но не окончателен. Через восстановление остатка Его заветная любовь победит. Его восстановление — положительная, творческая сторона суда, без которого не смог бы появиться очищенный остаток. Если Божественное осуждение означает уничтожение порочных, то оно одновременно означает и защиту праведных, которые, получив очищение в страданиях, смогут чище служить Господу.[817] Следуя за Ам.3.12, Ис.4.2–3 и Мих.5.7–8, Софония рассматривает остаток как правителя над врагами Божиими (2.7), Его смиренного, честного, искреннего слугу (3.12–13)и победоносное войско, чей успех вызван верой в Господа (ст. 17), а не военным искусством.

Как и Исайя, Софония видел величие Божие и был преобразован им. Он видел, что Бог не выносит надменности и что единственная надежда для народа заключается в признании своей бренности. Гордость укоренилась в человеческой природе, и ни Иудея (2.3), Аммон, Моав (ст. 10), ни Ниневия — не исключение. Воплощение надменности — Ниневия, утверждающая: "я, и нет иного, кроме меня" (ст. 15). Такое мятежное объявление своей духовной независимости от Бога — самый страшный из грехов. Избегут Божественного гнева лишь те, кто "будут уповать на имя Господне" (3.12).

Рисуя картину Господа, со светильником осматривающего Иерусалим и находящего тех, "которые сидят на дрожжах своих", пророк делает суровое предупреждение против опасности самодовольства (1.12–13). Эти равнодушные жители вялы и безжизненны, как отстоявшееся вино (см. Иер.48.11–12). Ни их собственное плачевное состояние, ни состояние их товарищей не может вывести их из расслабления. Отказавшись как способствовать Божественному замыслу, так и препятствовать моральному разложению, они понесут наказание наравне с более активными мятежниками: "Великому делу Бога и Человечества угрожают не яростные нападки дьявола, а медлительная, всесокрушающая, ледникообразная масса тысяч и тысяч ничтожеств. Божественные дела погибают не от того, что их взрывают, а от того, что на них сидят".[818]

ИОИЛЬ

Об Иоиле как человеке известно еще меньше, чем о Софонии. Кроме упоминания о своем отце, Вафуиле, он ничего не говорит о себе. Большой интерес, проявляемый им к Иерусалиму, в частности, к храму (1.9, 13–14, 16; 2.14–17, 32 [МТ 3.5]; 3 [МТ 4].1, 6, 16–17), наводит на мысль, что он также был его жителем. Его акцент на священнических обрядах и религиозных праздниках поддерживает теорию, что он был храмовым пророком.

По крайней мере, первые две главы действительно могли иметь литургическое использование, либо во времена бедствий, как, например, описанное Иоилем нашествие саранчи, либо когда отмечали годовщины избавления от них, как Плач Иеремии использовался в годовщину разрушения храма Навуходоносором (586 г.). Требование передать рассказ об описываемых событиях последующим поколениям (1.3), призывы к плачу и сетованиям (ст.5, 8, II, 13–14), личной молитве (ст-19-20), приглашение к покаянию (2.12–14), призыв собраться в храме (ст.15-17а), фрагмент общего плача и молитвы (ст. 17) и Божественный ответ, обещающий спасение (ст. 18–27) — все указывает на возможное литургическое использование. Если так, то это еще одно свидетельство процесса формирования канона. Народ Божий не только слышал слова пророка, но и использовал их в течение десятилетий и веков как часть богослужения.

Датировка. Сложный вопрос о дате традиционно решался либо отнесением этой книги к периоду несовершеннолетия Иоаса (ок.835–796),[819] либо ко времени после возвращения из плена — концом пятого века или даже позднее.[820] До недавнего времени Э. Кениг[821] был одинок в отстаивании даты между двумя крайностями, т. е. ок.609 г. — незадолго до, или сразу после смерти Иосии. Однако Капельруду удалось привести весомые свидетельства в пользу датировки служения Иоиля ок.600 г.[822] Признавая, что многие доводы в пользу как ранней, так и поздней даты основаны на умолчании[823] или неубедительны,[824] Капельруд, напротив, попытался показать сходство между Книгами Иоиля, Софонии и Иеремии. Очевидным примером является близкое сходство во взглядах Иоиля и Софонии на день Господень как время мрака. Такой параллелизм мысли, а также то, что дата между двумя крайностями может быть наилучшим объяснением некоторых свидетельств,[825] — причина того, что в настоящей работе Иоиль рассматривается в связи с Софонией.[826] К счастью, послание Иоиля не связано с датой. Оно важно, несмотря на современную невозможность точно реконструировать исторический фон.[827]

Проблема толкования. Истолковывать упоминание саранчи в 1.4 и 2.25 немногим менее хлопотно, чем датировать Книгу Иоиля. Многие христианские толкователи следуют за еврейским Таргумом и рассматривают их как иностранные армии, которые последовательными волнами опустошали Иудею. Пример такого аллегорического толкования, частично основанного на описании в 2.4-11, - взгляд Э.Б. Пьюси, который отождествляет четырех захватчиков с Ассирией, Халдеей, Македонией и Римом.[828] Большинство современных толкователей находят такой подход слишком субъективным. Если саранча — иностранные армии, то какие? Кроме того, маловероятно, чтобы волны саранчи сами были иностранными армиями, поскольку в гл.2 они сравниваются с армиями.

Эти образные описания в 2.4-11 подсказали апокалиптическое толкование, в котором насекомые рассматриваются как неземные существа, которые произведут ужасные разрушения в день Господень (ср.0ткр.9.3-11).[829] Однако, регулярное использование прошедшего времени, и то, что повествователь, по-видимому, был свидетелем событий (Иоил.1.16), наводит на мысль, что он не предсказывал будущее, а описывал уже постигшее осуждение. При этом не следует упускать из виду такие апокалиптические элементы, как описание небесных знамений (2.30–31 [МТ 3.3–4]).

Однако, дословный подход, кажется, стал преобладающим.[830] Катастрофой в Книге Иоиля был ряд нашествий саранчи, которая уничтожила всю растительность в Иудее, принося беспрецедентный урон. Это опустошение ярко передается цепочной поэтической структурой в 1.4:

"Оставшееся от гусеницы ела саранча, оставшееся от саранчи ели черви, а оставшееся от червей доели жуки".

Ударение делается не столько на четырех видах насекомых, сколько на полноте причиненного ими опустошения. Тяжелое положение Иудеи усугубилось тем, что нашествия продолжались несколько лет (2.25). Мощные поэтические образы, часто на грани гипербол, сравнивают саранчу с безжалостным войском, опустошающим все на своем пути; таков ее вид и шум, ею производимый. Во всеохватывающем опустошении, которое принесли Иудее насекомые, пророк не мог не увидеть прототип будущего Дня (1.15).

Послание. Книга Иоиля состоит из двух почти равных частей: нашествии саранчи — дня Господня (1.1–2.17) и вести о предстоящей победе (2.18-3.21 [МТ 4.21]). В первой части говорит пророк, во второй — Господь. Поворотный момент — 2.18, где Господь, возможно, через храмового пророка отвечает на покаянное обращение Своего народа.

Подчеркнув беспрецедентную и уникальную природу этого бедствия (1.2–4), пророк упоминает различные группы населения, затронутые им, — пьяницы (ст. 5–7), земледельцы (ст. 11–12), священники (ст. 13–14) — и призывает их оплакать трагедию. Иоиль чувствует, что особенно отчаянно положение священников, которые не могут выполнять ежедневный круг жертвоприношений. Суровость Божественного наказания усилена тем, что Он лишил Свой народ средств доступа к Нему. Перед лицом смертельного опустошения у народа осталась лишь одна надежда: собраться в храме и взывать к Господу (ст. 14).

Для Иоиля бедствие такого масштаба может означать лишь то, что день Яхве — день окончательного суда Божиего над Своим и другими народами — близок (1.15–20). В нашествии насекомых и последовавшей за этим засухе (см. ст. 19–20) пророк видит предвестие об ужасном дне мрака, предсказанном Амосом (Ам.5.18–20) и Софонией (Соф. 1.7, 14–18). Чтобы почувствовать эту связь, следует помнить, что евреи были способны в частном увидеть общее. Это особенно очевидно из их взгляда на групповую личность, исходя из которого, целый народ мог рассматриваться как один человек, а один человек, в частности патриарх или царь, мог символизировать народ. Аналогичным образом каждый случай Божественного осуждения содержит в себе аспекты всех осуждении, включая окончательное. Б.С. Childs постиг эту близкую связь между конкретным историческим бедствием и Последним Днем: