Рубикон - Наталья Султан-Гирей

Лелия, выбежав из комнаты, заперлась в опочивальне. Упав ничком на ложе, кусала руки, чтобы не закричать...

За окном смеркалось, потом наступила ночь, Агриппа не шел.

Прозвучали шаги третьей стражи, и снова все затихло. Лелия прислушалась, и от тишины, нависшей над домом, ей стало жутко. Она встала и стремительно кинулась к двери, но на пороге столкнулась с мужем. Агриппа молча схватил ее и бросил на постель. Лелия не сопротивлялась. Она привыкла быть покорной, даже пыталась быть ласковой, отлично понимая, как не нужна ее Каю эта вынужденная нежность.

— Родить и то не можешь! — упрекал Непобедимый.

— А ты думал, что изнасилованная рабыня родит тебе Ахилла?

— Я тебя не силой брал. Сама на коленях к моей постели приползла!

Лелия не отвечала. Если б она могла еще верить в чудесный мир богов, мудрых и милосердных! Как бы горячо, как бы страстно она молила б Венеру, Прародительницу всего живого, послать ей великое счастье материнства! Но ученица Цицерона, поклонница Левкиппа и Демокрита, она слишком хорошо знала: бездонная лазурь неба так же пуста, как ее лоно.

IV

У консула народа римского нет времени для любовных вздохов в стиле Горация и Тибулла. В конце концов, далеко не всем везет в браке, и рано или поздно, а от Лелии он пристойно избавится. Может быть, боги смилуются над любящим супругом, и его прекрасная Кая вовремя отправится на луга асфеделей для беседы со своими возлюбленными Платоном и Сократом. У Марка Агриппы и без супружеских дрязг забот хватает!

На Востоке снова собирались тучи, а Италия еще не оправилась от многолетних смут. Октавиан Цезарь возвестил Граду и Вселенной благовест мира, но мира не было. Антоний готовился ввязаться в военную авантюру и повторить парфянский поход Красса.

— Надеюсь, с тем же успехом, — шепнул триумвир на ухо другу.

Агриппа поморщился. С одной стороны, смерть Антония в какой-нибудь пограничной стычке была бы самым лучшим исходом, но, с другой, его поражение нанесло бы непоправимый удар воинской славе Рима и престижу триумвиров.

В концу года истекал срок полномочий триумвирата. Правитель Италии заявил с сенатской трибуны, что он готов дать отчет во всех своих деяниях за это пятилетие и сложить с себя полномочия, которыми его облачил народ римский, но пусть сперва это сделает его старший друг и соправитель Марк Антоний.

Но Антоний не отвечал ни на одно послание, направленное ему Сенатом. Снова над Римом навис призрак междоусобного раздора, и лишь мудрость юного вождя смогла бы предотвратить эту угрозу.

Консул Марк Агриппа предложил Сенату и Народному Собранию продлить полномочия триумвиров еще на пять лет.

— А там видно будет. — Агриппа решительно хлопнул ладонью по мрамору трибуны. — Ну, значит, голосуйте. Фабий, запиши: "При единодушном согласии и горячем одобрении всех присутствующих сенаторов..." Чего остановился? А, еще не успели проголосовать... ну, ничего, ты пиши, а вы там поторапливайтесь. Не до ночи же тут сидеть!

Отцы отечества наперегонки ринулись к урне. Воздержавшихся или несогласных не нашлось.

Октавиан, выйдя на крыльцо курии, глубоким поклоном благодарил народ римский и Италию за оказанное доверие. Толпа ответила восторженными криками. Клиенты Непобедимого и Мецената осыпали триумвира дождем живых цветов.

V

Каждое утро Марк Агриппа за трапезой окидывал жену недобрым взглядом:

— Ну как?

Лелия низко опускала голову:

— Боги еще не благословили наш брак.

Агриппа молча доедал вкусно поджаренные голубиные задки и, запив настоем мяты, резко отталкивал тарелку и уходил на весь день.

Оставшись одна, Лелия долго неподвижно смотрела перед собой, но ее глаза, казалось, ничего не видели, их застилали слезы. Потом она встала и прошла в атриум. Цветы в больших глубоких вазах, наполненных землей, увядали. Уже много дней рабыни не поливали ее питомцев.

— Лидия, — позвала она домоправительницу.

Смазливая киликийка с водопадом иссиня-черных косичек, перевитых алой тесьмой с серебряными монетками, не спеша вышла на зов госпожи.

— Почему ни ты, ни другие девушки не поливаете цветов?

— Прости, госпожа, мы забыли.

— Вы всегда забываете выполнять мои распоряжения, — устало проговорила Лелия. — Но почему, Лидия? Говори, не бойся.

— Я думаю, госпожа, — киликийка посмотрела ей прямо в лицо, — цветы нужны лишь в счастливом доме, а в наш дом вместе с тобой вошла печаль. Господин перестал смеяться, даже его улыбки мы не видим. А мы любим нашего господина... — Рабыня помолчала. — Можешь, госпожа, велеть бить меня палками до смерти, можешь приказать бросить меня связанную в пруд к муренам, чтоб они заживо обглодали б мое тело до костей, но ты спросила, и я отвечаю. Мы не любим тебя. Раньше в доме жила радость. Господин смеялся и шутил с нами. Приходили его друзья, бегали с нами по саду, прятались за деревьями, аукались, а когда приходил Бамбино Дивино, весь дом точно озарялся солнцем. Потому что он простой и ласковый. Господин радовался и бросал нам серебряные монетки. Толстый повар старался приготовить обед повкусней. Бамбино с нами прыгал через канат, смеялся, а зимой, когда господин работал, мы, все девушки, собирались в кружок у очага, а Бамбино помогал нам разматывать шерсть, рассказывал о старине, о героях и красавицах. А ты... — Лидия резко звякнула всеми монетками, вплетенными в ее косички, — с тобой, госпожа, печаль и холод вошли в наш дом. Мы нелюбим тебя, жалеем нашего господина. Ты спросила, я ответила. А теперь я жду кары и знаю, что заслужила ее.

— Я не накажу тебя, Лидия, но ты не права.

Низко склонившись и пряча злую усмешку, Лидия выскользнула из атриума, а ее госпожа бессильно прислонилась к колонне. В этом доме даже рабыни, к которым она всегда была снисходительна, ненавидят ее. Она чужда всем, и нет ни одного сердца во всем мире, где нашлась бы хоть капля тепла для нее.

Если б Агриппа разрешил ей уехать в имение или дал бы развод. Но, когда она заикнулась, что так было бы лучше для них обоих, он жестко ответил: "Развода не дам! Не хватало, чтоб весь Рим смеялся надо мной".

VI

Домой Агриппа возвращался поздно. Долго мылся в домашних термах, нежился в сухом пару и натирался оливковым маслом.

За ужином небрежно бросал своей супруге:

— Не жди меня, во дворце триумвира сегодня ночью секретное совещание.

— Да утра? — Лелия иронически улыбалась.

— Моя Афродита Книдская, ты почаще заглядывай в зеркало, может быть, и поймешь, отчего совещания так затягиваются. И брось свои пакостные мысли.

Год консульства истекал, а дел становилось все больше и больше. С трудом выбрав свободный вечер, Агриппа спросил у Октавии, где хранятся неразобранные записи Цезаря. Ему известно со слов соратников Дивного Юлия, что многие замыслы диктатора так и не были воплощены в жизнь и уже прочно забыты. Пусть это лишь наброски великих планов, но их необходимо сохранить для потомков, а возможно, и воплотить.

Октавия недоуменно повела пышным плечом:

— Мой супруг Антоний передал брату целый ларец исписанных табличек и пергаментов. Мы его поставили в тайник. Маленький так и не открывал его ни разу.

— Другие были заботы, — учтиво возразил Агриппа, — а теперь пора.

Сестра императора повела его в свою опочивальню и, нажав на нос маленького фавна, высеченного в мраморной стене, открыла тайник. Агриппа с трудом вытащил вместительный ларец.

— Тут мне на всю ночку работы. Не прогонишь?

— Оставайся, сколько тебе нужно, я уйду к детям. Прислать твоего друга?

— Нет, я должен побыть один. Принеси лишь светильники поярче и никого сюда не впускай.

Расположившись прямо на полу, Марк Агриппа начал вчитываться в потускневшие от времени письмена. Раскладывал наброски о войне и походах в одну стопку, неотправленные письма к близким — в другую и, наконец, отдельно откладывал записи Цезаря о преобразовании столицы. Только недоумок Антоний мог полагать, что Дивный Юлий перенесет когда-нибудь центр своего государства в Александрию! Гай Юлий Цезарь был римлянин!

Агриппа углубился в строительные замыслы Цезаря. Они были великолепны, поражали гигантским размахом, но в мелочах то и дело сквозило недостаточное знание Дивным Юлием законов математики и механики. Цезарь и сам чувствовал это, и часто на полях виднелись заметки: "Спросить у Витрувия". Очевидно, копии планов, уже более разработанные, хранились у этого зодчего. Агриппа припомнил молчаливого немолодого человека с суровым солдатским лицом и пристальным взглядом слегка прищуренных глаз. Он уже встречался с любимым зодчим Цезаря в те дни, когда Октавиан задумал одеть Семь Холмов в мрамор. Тогда помешала война с пиратами, но теперь, когда у страны по крайней мере несколько лет передышки, можно приступить к серьезным преобразованиям. Начать, конечно, следует не с храмов и галерей с прекрасными статуями и фресками, а с постройки общественных терм, водопровода, осушения болот.