Том 1. Тяжёлые сны - Федор Сологуб

Вдруг раздался грубый материн голос.

— Дрыхни, сокровище! — кричит она, — дрыхни больше: нагулялся за день.

Толчки, пробуждение, испуг и тоска. Желтые стены, тусклый свет от лампы, ситцевая занавеска, сундуки, самовар. Митино сердце отяжелело.

XVII

Печально ясный длился день. Митя вернулся из училища. Мать молчала и угрюмо возилась у печки. Дарья с таинственным и злым видом ушла зачем-то. Скоро она вернулась. За нею в кухню вдвинулся угрюмый дворник Дементий, рыжий, с неподвижными глазами и широкими сросшимися бровями. Он стал у входной двери, точно прирос. Барыня прошла к нему из коридора мимо Митиной каморки, не взглянув на Митю. Дементий поклонился.

— Здравствуй, голубчик Дементий, — сказала барыня томным голосом. — А где Димитрий? — спросила она, обращаясь к Аксинье и Дарье, которые стояли рядом, словно ожидая чего-то. — Позовите Димитрия! — приказала барыня.

Митя сам вышел из-за перегородки. Все посмотрели на него враждебно, и от этого ему стало страшно.

— Вот, голубчик Дементий, — сказала барыня, показывая на Митю, — возьми ты этого негодяя…

— Слушаю, — с готовностью сказал Дементий и двинулся к Мите.

— Отведи ты его в дворницкую, — продолжала барыня.

— Слушаю, сударыня, — повторил Дементий.

— И накажи его там розгами, да хорошенько. Здесь, при мне, я не могу слышать, у меня нервы, ты сам понимаешь, я — барыня.

Барыня обнаружила признаки волнения и раздражения.

— Слушаю, сударыня, не извольте беспокоиться, — почтительно говорил Дементий.

— Я тебе дам на чай, — сказала барыня и вздохнула.

— Покорнейше благодарю! — радостно воскликнул Дементий, — не извольте беспокоиться, то есть в лучшем виде.

Он взял Митю за локоть. Митя стоял бледный, дрожал и не ясно понимал, что делается. Ужас вдруг охватил его, — словно готовилось что-то невозможное.

— Ну, пойдем, молодчик, — сказал Дементий.

Митя бросился к барыне.

— Барыня, голубушка, миленькая, ради Христа, не надо, — лепетал он, сгибаясь и подымая к барыне полные слезами глаза.

— Иди, иди! — отмахиваясь от него, сказала барыня, — я не могу, у меня нервы. Я барыня, о тебе забочусь, а ты что? Нельзя, иди!

Аксинья стояла, пригорюнившись, вздыхала часто и шумно, и в ее глазах было такое выражение, как у человека, навеки лишенного счастья и надежды. Дарья искоса посматривала на Митю и слегка улыбалась, лукаво и радостно. Митя порывисто стал на колени, кланялся барыне в ноги, целовал ее башмаки, от которых, как и от всей барыни, пахло нежно и сладко, и повторял отчаянные, несвязные слова.

— Возьмите его, я не могу! — воскликнула барыня, не уходя, однако, из кухни и не отымая своих ног.

Она не помнила, чтобы ей так поклонялись; хоть это был только жалкий мальчишка, а все же ей было приятно.

Аксинья и Дементий с ожесточением бросились оттаскивать Митю от барыни. Митя, рыдая и умоляя барыню, упирался и хватался за подоконник, за двери, но Дементий быстро вытолкнул его на лестницу.

Митя почувствовал, что стыдно плакать и сопротивляться: увидят, услышат чужие. Он сказал Дементию:

— Ты хоть не говори, Дементий, никому.

— Ладно, чего мне говорить, — с усмешкой отвечал Дементий. — Ты только не барахтайся, — сам знаешь, надо, — так у меня чтоб без скандала, благородным манером.

Митя старался удержать слезы и принять равнодушный вид. Дементий придерживал его за локоть.

— Голубчик Дементий, — шептал Митя, — иди отдельно хоть сзади, я сам приду.

— Убежишь? — спросил Дементий.

— Куда бежать-то? В воду, что ли? — с досадой сказал Митя.

Дементий участливо посмотрел на него и покачал головой.

— Эх ты, малый, — сказал он, — раньше надо было думать.

Он немного отстал, однако не спускал с Мити глаз. Когда Митя шел по двору, Аксинья и Дарья смотрели на него из кухни в окно. Митя поднял глаза и встретил их неподвижные, враждебные взоры. Он пошел поскорее. «Хорошо, что близко», — смутно думал он; от угловой лестницы надо было пройти несколько шагов вдоль переднего флигеля, по плитяной дорожке, и под ворота…

Вход в дворницкую был из-под ворот. Перед узкою лестницею вниз, в дворницкую, на Митю напал внезапный ужас. Там, за этою дверью, — неужели он сам пойдет туда?

Он метнулся назад, но тотчас попался Дементию.

— Куда? — крикнул Дементий.

Его глаза чаровали Митю, — неподвижные, из-под рыжих, сросшихся, прямых бровей. Дементий захватил Митю в охапку, да так и снес по нескольким ступенькам в дворницкую.

Там охватил Митю кислый запах от овчины и от щей из громадной русской печки. Было тесно и грязно. Большая гармоника красовалась на видном месте. Молодой, недавно нанятый из деревни дворник Василий стоял у окна и снимал кафтан. Его красная рубаха, дюжие руки, румяные щеки, широкие скулы, глупые глаза — все казалось Мите страшным, как у палача. Баба, Дементьева жена, уныло возилась у печки, держа на руках крохотного ребенка, смирного и желтого, как восковая кукла, с неподвижными, как у отца, синими глазами. Дементий поставил Митю на пол. Митя дышал тяжело и боязливо озирался. Подвал с низким потолком, кирпичным полом, небольшими окнами, громадною печью и грубыми запахами казался Мите норою, где живут домовые. Баба невесело поглядела на мужа.

— Барыня из пятого номера мальчонку велела выдрать, — сказал Дементий.

Василий словно обрадовался и оскалил белые, крепкие зубы.

— Что ты? Вот этого? Носастого? — спросил он.

— Этого, — подтвердил Дементий.

— Ай нашкодил? — крикнула любопытная баба. Она сделалась веселою и зарумянилась. Глаза у нее заблестели. Вплотную подошла она к Мите и весело спросила, обдавая его жарким дыханием:

— Да за что это тебя, парень, а?

Митя молчал. Жалость к себе ужалила его.

— Надо быть, недаром, — угрюмо ответил за него Дементий.

— Что ж, разуважим парнишку, — со смехом говорил Василий.

— Посиди пока, паренек, на лавочке, — сказал Дементий Мите, — подожди.

Митя растерянно сел на лавку. Стало невыносимо стыдно. Что-то говорили, двигали какие-то метлы, — прутья шелестели. Дворничиха присела рядом и посмеивалась, заглядывая Мите в лицо. Митя низко наклонял голову и перебирал дрожащими пальцами пуговки у своей блузы. Он чувствовал, что лицо у него красное, и от этого жжет в глазах, красный туман застилает глаза и не дает ничего видеть, и жилы на шее мучительно бьются.

Дементий подошел к Мите…

XVIII

Дома Аксинья встретила Митю грубым смехом и бранью.

— Имею честь поздравить, — злобно сказала она, — с новой баней, с легким паром. Ах ты, скотина долгоносая! Весь-то ты в отца твоего в пьяного. Мало я с одним маялась, другое мне на шею сокровище навязалося.

Злое лицо было у нее и страшное. Пришла и Дарья, смеяться и дразнить.

— Поздравляю вашу милость. Удостоились, нечего сказать. Дурачок, чего ты стоишь? Ай боишься голову на полу потерять, — матери-то чего ж не кланяешься, говорю?

У Мити опять заболела голова, в глазах темнело и кружило.

— Кланяйся, идол, — неистово закричала Аксинья, наскакивая на сына с кулаками.

Митя поспешно поклонился матери в ноги и, припав лбом к полу, тихонько завыл от боли.

Потом повели Митю к барыне. Она сидела в гостиной на диване и раскладывала пасьянс. Заставили кланяться в ноги и ей, но она сказала, что не надо, и сделала ему длинный выговор.

Прибежали барчата, веселые и румяные. Они знали, что сделали с Митей. Барышня думала, что Мите нипочем. Но, увидя, что он плачет и что вообще он жалкий, словно затравленный, она перестала улыбаться и поглядывала на него сострадательно, — ей стало жаль его.

— Так ему и надо, — строго сказал Отя, — хамчик простеганный!..

Лидия рассердилась.

— Ты — злой дурак! — сказала она брату. Он показал ей сразу два кулака и принялся шептать, дразня Митю:

— Насекомый! Березайка! Дрань! Сечка!

Так как барышня пожалела Митю, то Аксинья заставила его и барышне целовать ручки. Барышня была довольна и чувствовала себя очень доброю: вот, мол, я какая, — даже скверного кухаркина сына пожалела!..

«Проклятые, проклятые! — повторял Митя про себя. — Никогда не буду с вами, ничего не сделаю по-вашему».

XIX

Вечерело. Митя сидел на своем обычном месте у окна, глядел в раскрытый учебник и не видел его. Голова страшно болела и кружилась. Предметы, как призраки, то являлись, то снова потухали. Чудилось, что все шатается, все неустойчиво, — и когда красная ситцевая занавеска перед материною кроватью колыхалась, то Митя ждал, что вот сейчас все обрушится и погибнет. Безликие чудища носились над Митею, издевались, и голоса их гудели. Митя заливался горькими слезами.

Вдруг услышал он тихий зов:

— Митя!

Он поднял глаза, — Рая стояла перед ним, белая, светлая и торжественная. Алмазы в ее венце сверкали дивными огнями, багряница была длинная, смарагды и лалы горели на бармах. Яркий луч сиял в Раиной руке. Бледное лицо было торжественно-спокойно и светло. Нежное Раино дыхание колыхало воздух сладостною отрадою. Близко стояла Рая, едва не касаясь Митиных колен. Удивительные слова нежно звучали на ее бледных губах. Она говорила о новых небесах, — там за этими, истлевающими, страшными.