Путь Абая. Том 2 - Мухтар Ауэзов

Живя по соседству с Абеном, русский слесарь дружил с ним, а жена его — с Айшой. Укреплению этой дружбы содействовал товарищ Федора Ивановича, ссыльный студент Марков, часто бывавший в Затоне и поочередно останавливавшийся то в доме Абена, то у Захара Ивановича.

Марфа поздно узнала о беде, случившейся в доме друзей. Она не сразу сообразила, что происходит, когда увидела, что уразбаевские жигиты силой увозят Макен и Дармена, и только войдя в дом своей доброй соседки, чтобы поделиться новостью, и увидев избитую Айшу и лежавшего в луже крови полумертвого Абена, поняла, что побоище началось именно здесь.

— Позови Сеита! — простонала Айша.

И Марфа, несмотря на свой почтенный возраст, подобрала юбки и, как резвая девочка, во весь дух понеслась на квартиру знакомого грузчика, но там уже побывал Альмагамбет, и Сеита дома не оказалось.

Александра Яковлевна с помощью фельдшера Девяткина и Марфы лечила больных и избитых, а ее муж, добравшись до дома Данияра, в присутствии Магиш и Афтап переписывал прошение Абиша на имя председателя окружного суда, придавая ему ясность и законченность изложения. Острота смелых намеков на возможное вмешательство прессы и вышестоящих властей принадлежали перу Федора Ивановича.

Закончив работу, Павлов отправился в окружной суд и, разыскав Абиша, вручил ему черновик прошения. Абиш тотчас же переписал его набело и попросил Маковецкого передать председателю суда для рассмотрения, прежде чем будет вынесено какое бы то ни было решение.

Лодочники, перевозившие через Иртыш беглецов, а также их преследователей, по совету Абая, переданному им через Сеиля, тоже подали свои свидетельские показания, которые могли пролить свет на события прошедшей ночи. Они выражали искреннее сочувствие Макен, всеми силами стремясь оказать ей помощь. Но особую ценность имело прошение затонских рабочих, написанное ссыльным студентом Марковым. Он сумел собрать наиболее яркие и убедительные факты по «Делу Макен Азимовой»; живо описав вооруженный разбой средь бела дня, учиненный Даиром, Корабаем и Дондагулом, Марков подробно остановился на их попытке расправиться самосудом с Макен и Дарменом. «Имеют ли право городские власти пройти мимо такого преступления, открыто совершенного в городе и на пароме?» — задавал он вопрос суду. Это прошение первыми подписали Сеит и Абен, за ними и другие грамотные грузчики, пимокаты и кожевники, а неграмотные поставили родовые знаки и приложили отпечатки пальцев.

«Дело Макен Азимовой» в синей плотной папке увеличивалось с каждой новой подшитой бумажкой, но если бы кто-нибудь перелистал их, он обнаружил бы лишь незначительное число документов, представленных Уразбаем и его сторонниками. Эти люди были сильны по части устных угроз и замысловатых ругательств, но в письменной форме любая, самая внушительная их угроза теряла свой смысл и никак не могла служить веским доказательством чьей бы то ни было вины. Зато у сторонников Абая все свидетельские показания, прошения и заявления были написаны грамотно, убедительно и основательно.

Однако кроме Уразбая в «Дело Макен Азимовой» вмешались и влиятельные люди города — имамы мечетей, а за ними крупные торговцы и богачи. Они тоже писали прошения, все больше и больше запутывая дело, которое было бы простым и ясным, если бы не касалось мусульманки.

Председатель и члены окружного суда, приступив к его предварительному рассмотрению, почувствовали некоторую неловкость. Несмотря на всю его ясность, нельзя было не считаться с бумажками, под которыми стояла подпись имама или первого в городе богача.

После продолжительных обсуждений и размышлений наконец было вынесено решение: на все время следствия разъединить влюбленных. Судьи не сразу остановили свой выбор на будущем тюремщике для Макен, они долго совещались, прежде чем доверить эту «должность» Алимбеку Сарманову, штатному переводчику окружного суда. У него было много несомненных достоинств: во-первых, политическая благонадежность этого исполнительного служаки была безупречна, что доказывалось его успешным продвижением по службе и получением двух наград; во-вторых, он происходил из казахов Каркаралинского уезда и не был связан с родом Тобыкты; в третьих, жена Сарманова — татарка и сумеет оградить Макен Азимову от всяких влияний со стороны ее степных сородичей.

Алимбека Сарманова пригласили на совещание и рассказали, что от него требуется. Беспрекословный исполнитель воли начальства, он охотно согласился, тем более, что председатель суда тут же определил сумму расходов на питание Азимовой, которую будет получать Алимбек от казны, — полтинник в день; пятнадцать рублей в месяц! Это были по тем временам очень хорошие деньги, за такое вознаграждение Алимбек готов был держать пленницу в своем доме хоть целый год! Он покинул комнату, где происходило совещание, и отправился договариваться об охране Макен к приставу Старчаку, который сразу же выделил двух городовых для несения караула возле ветхого двухэтажного дома Алимбека в Татарской слободе. Охранять пленницу было нетрудно — высокий забор окружал сармановский дом, а новые ворота имели крепкие запоры. Человек замкнутого характера, Алимбек жил нелюдимом, соседи к нему не ходили, а постронних он и вовсе не пускал к себе во двор. Усердный чиновник и тупица, свысока относящийся к людям, не признавал своих аульных сородичей, и его жена, не любившая степных гостей, давно отвадила их от своего дома.

Назначив Сарманова «тюремщиком», судьи не ошиблись в выборе. Алимбек выполнял свои новые обязанности более чем добросовестно, он заявил, что и самого Абая не допустит не только к Макен, но даже к себе в дом. Абиш предпринял попытку найти к нему дорогу через Данияра, хорошо знакомого с переводчиком окружного суда, но Алимбек не стал с ним и разговаривать, а попросту попросил подальше отойти от ворот.

Тогда Данияр и Абиш послали в дом Сарманова Афтап. Жена Алимбека не знала ни одного слова по-казахски, а Афтап по-татарски, и две женщины, так и не поняв друг друга, разошлись. Афтап тоже не удалось повидать пленницу.

А день отъезда Абиша из Семипалатинска приближался. Опасаясь, что ему не придется присутствовать при судебном разбирательстве дела Макен, он отправился к председателю суда и, сообщив ему о своем скором отъезде в Алма-Ату, выразил надежду, что его свидетельские показания будут использованы на суде. Председатель направил офицера к чиновнику особых поручений Злобину, который вел «Дело Макен Азимовой» и уже снял допрос с Макен. Ему Абиш оставил подробные письменные показания.

3

По окончании Михайловского артиллерийского училища в Петербурге Абдрахман Ускенбаев получил чин поручика и был командирован в распоряжение Туркестанского военного округа для несения военной службы на «азиатской окраине России». В Петербурге, перед отъездом в Семипалатинск, ему устно обещали дать назначение в Семиречье, а сейчас пришел официальный приказ, предлагающий выехать в город Верный в полевую артиллерийскую часть. Надо было готовить для дальней дороги повозку и лошадей.

В эти дни Абай, покинув слободку, уже перебрался в Семипалатинск и вместе с Баймагамбетом поселился в доме старого своего знакомого, у которого нередко снимал квартиру, когда наезжал в город.

«Дело Макен Азимовой» втянуло в тяжбу не только Абиша, но и Абая, причинив ему много хлопот и беспокойства. Именно в эту осень было особенно тяжко у него на душе. Он никому не говорил об этом, но ежедневно подолгу просиживал с карандашом в руке, доверяя бумаге свои самые затаенные мысли. В эти дни рождались не только вдохновенные стихи, но и прозаические назидания «Карасёзь», которые отражали глубокие размышления поэта о жизни. Занимаясь делом Макен и Дармена, Абай старался сохранить внешнее спокойствие, никто не слышал ни одного вздоха поэта, никто не уловил печального изгиба его бровей, но всякий, кто беседовал с ним, не мог не заметить его молчаливости.

Теперь, когда Абиш получил назначение в Алма-Ату и готовился к отъезду, Абай хотел видеть его около себя каждый день. Вечерние часы они проводили обычно вместе, а сегодня Абай, послав Баймагамбета перед закатом солнца к сыну, попросил его прийти пораньше. Войдя к отцу, Абиш увидел двух хальфе — Шарифжана и Юнусбека, которых имам казахской мечети в Семипалатинске и мулла-татарин хазрет Камали нарочно подослали к Абаю.

Оба хальфе тайно сносились с Уразбаем и Сейсеке и в то же время были вхожи к чиновникам окружного суда. Ведя переговоры с Маковецким от лица мусульманской общины, они били себя в грудь и без конца твердили одно и то же:

— Пусть власти не допустят насилия над нашей верой, над нашими обычаями. Сам царь оказывает свое милостивое влияние и расположение мусульманам, своим верноподданным. Да не будет совершено в нашем городе беззаконие.