Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

но чаще. Сколько ты их выслала?

Ну, а теперь о твоих письмах и о наших взаимоотношениях. Ты говоришь об обиде и оскорблении, что я тебе нанес. Я не хотел этого. Но ты сама вызвала такую реакцию с моей стороны. Сейчас ты пишешь, что никогда не предъявляла мне ультиматумов. Это — неправда… Я сохраняю все твои письма и ты не сумеешь от них отречься. Я тебе много раз писал о том, что вопрос об отношениях с моими родными, о случившемся между вами в мое отсутствие я буду разбирать, когда вернусь домой, ибо мне трудно сейчас иметь определенное суждение об этом. Не я, а ты сама вновь и вновь, почти в каждом своем письме, ставила и поднимала этот вопрос, связывая его с нашим будущим. И в письме от 16/IX ты опять говоришь о невозможности в будущем нашей совместной жизни, если я не сделаю желательных тебе выводов в отношении моих родных. Ты опять угрожаешь мне разрывом? К чему? Подумай об этом хорошенько. Если я люблю человека, то зачастую прощаю ему его собственные проступки, объясняю их, нахожу пути примирения. Неужели любящие друг друга муж и жена, чьи отношения основаны на глубокой любви, взаимном уважении, пережившие вместе столько светлых, хороших дней, а еще больше горя и несчастий (а ведь беда еще больше сплачивает друзей), жаждущие новой счастливой жизни, мечтающие о воспитании своего сына, о рождении новых детей, — неужели они в состоянии разойтись из-за проступков, совершенных не ими, нет, а их родственниками? Мыслимо ли это? Никогда в своей жизни я не мыслил о возможности такой агрессии со стороны моей жены, моей Лики… Ия прошу тебя успокоиться, призвать на помощь весь свой разум, все свои чувства любви ко мне, и еще раз крепко продумать все случившееся.

Ты и в последнем письме от 16. IXпишешь: «Наше будущее стоит под большим вопросом, что для тебя не ново»… Ты опять грозишь, что сможешь променять своего мужа на обиду, причиненную отношением родных к тебе и к ребенку.

И тут же сама убеждаешь меня: «Как же ты сможешь жить с такой женой, которая презирает твоих родных?»

Итак, повторяю: такая постановка вопроса со стороны любящего и преданного мне человека — мне непонятна, я ее и слышать не хочу, не желаю вовсе допускать в наших отношениях.

А с другой стороны, твое недопустимо длительное молчание, вырвавшее у меня всю душу, измотавшее мои, и без того, потрепанные нервы… Чем мог я объяснить его?

В результате: недоверие, подозрения, обвинения… Понятны тебе теперь источники, породившие мое письмо, столь взволновавшее и оскорбившее тебя?

Да, вот еще о чем: ты почему-то говоришь, что я, якобы «в течение всех этих лет обходил общими, довольно пространственными фразами» вопрос о будущем нашем. Это тоже неверно…

Всегда ты и Марик были для меня дороги и любимы мною. Я мечтал и мечтаю о том времени, когда возродится наша семья, мы будем с тобой вместе, любящие друг друга, отдающие друг другу всю любовь и ласку, воспитывающие своего чудесного сына. Только здоровая и крепкая наша семья привлекала все эти годы все мои мысли и мечтания. И все же ничего определенного я тебе сказать о нашем будущем не могу.

Осталось уже немного: один год. Но я совсем не знаю, где мне придется жить после этого, возможно ли будет вернуться в Москву или хотя бы поселиться в каком-либо другом крупном городе? Приедешь ли ты ко мне в такое сибирское, или, в лучшем случае, среднеазиатское, захолустье, останешься ли там жить со мной? Можно ли будет забрать Марика из Москвы, оторвать его от учебы? Как-то, давно уже, ты мне ответила, что из Москвы ты не уедешь, а к огороду и к корове с поросенком у тебя тяготения нет, они тебя не прельщают… Вот эти-то обстоятельства, могущие возникнуть в недалеком уже будущем, смущают меня и не дают мне права высказаться определенней о нашем будущем… Наше будущее больше зависит от тебя, чем от меня. Не як тебе, а, очевидно, ты ко мне должна будешь приехать. Надо, конечно, надеяться, что, выйдя отсюда, по прошествии некоторого времени, мне удастся реабилитироваться и получить право на возвращение в семью, в Москву. Но, пока… Пока что именно такая реальная перспектива стоит перед нами. Я честен в отношении тебя, говорю прямо о нашем будущем. Решай! Что касается меня, то повторяю, я не собираюсь искать для себя другой женщины. Моя судьба связана только с тобой, моей единственной и любимой женушкой. Я тебя не забыл, не забыл и твоей любви, твоей ласки, твоей дружбы.

И не проходит дня, чтоб я не мечтал о тебе, о нашей встрече. С этими мыслями и мечтами о тебе, моей женке, я засыпаю каждый раз… И мечты наши с тобой одинаковы: и мне так хочется иметь еще детей: девочку и мальчика обязательно. И мы с тобой сумеем это сделать, верно, моя Лика?

Я тебе безусловно верю, Лика! Ты моя, и только моя, так же как я твой, и только твой! Я тебе дал полную свободу действий: свою судьбу ты должна решать сама, в своих поступках ты вольна, ибо ты — молодая женщина, имеющая право на жизнь. Но это не значит, что ты не можешь и не должна остаться верной и преданной своему мужу. Ты не воспользовалась данным тебе от меня правом свободы дей-степи, свободы во встречах с другими мужчинами, свободы увлечении и т. п. Я тебе верю, моя дорогая девочка, моя любимая женушка, и я счастлив и горд тобою! Тем более желанной и любимой будешь ты мне, когда мы встретимся после стольких лет разлуки. Тем с большим трепетом я возьму в свои горячие объятия свою женушку, пронесшую ко мне сквозь все эти мучительные годы честность и непорочность своей страсти…

Еще раз говорю: я верю тебе, Лика, и благодарю от всего своего сердца за твою чистоту и преданность. Я не ошибся в своей жене. Только такую прекрасную, благородную девушку я мог полюбить, жениться на ней, только такая жена может быть у меня. Ибо и я сам чист перед ней… Я так же горячо люблю тебя и предан тебе и никогда не сменяю на другую!

Теперь о нашем сыне, о его воспитании. Я уже писал тебе, что вполне одобряю его учебу в музыкальной школе. Это —