Античная мифология. Энциклопедия - Кирилл Королев

Точно так же ведь и Минос признавался сыном Зевса, и Ион афинский сыном Аполлона; это давало им право на героизацию после смерти.

б) Тот же Селевк получил после смерти героические почести в основанной им Селевкии; это опять-таки в духе древнегреческой религии. Постулатом была вера, что просветленная душа «героя» живет в его всеми почитаемой могиле, как могучий дух-хранитель основанного им города.

в) Он получил не героические, а божеские почести. Это значит, что ему надлежало приносить жертвы не ночью, а днем, не на «очаге», а на алтаре и т. д. Постулатом была вера, что душа покойного не заключена в его могиле, а вознесена к богам на Олимп, или в эфир. Отсюда легенды о птицах — орлах или коршунах, — поднявшихся с костра, где сжигались останки покойного, таковая или сама была его душою, или уносила ее.

г) Ему эти самые почести воздавались уже при жизни. Теологически это трудно было мотивировать, но психологически объясняется легко, как предварение, льстивое, с одной стороны, и тщеславное — с другой.

Во всех этих случаях новый бог или герой чествовался под своим собственным именем; но вот нечто новое:

д) Птолемей I с женой после смерти получают божеский культ как «боги-Спасители», Селевк — как «Зевс-Победоносец» и т. д.: следует заметить, что терминология тут последовательна, что никогда не говорится официально о «боге Птолемее», о «боге Селевке», а именно только о «боге-Спасителе», о «Зевсе-Победоносце». Вот это действительно новшество. Разгадку дает нам второй случай. Очевидно, Зевс частью своего естества воплотился в Селевке, он стал его душою; в момент смерти эта душа оставила тело Селевка, которое отныне покоится в могиле, сама же она вознеслась на Олимп; чествуют поэтому бога «Зевса-Победоносца». Но как же понимать это воплощение Зевса при продолжении его деятельности как царя Олимпа? Да так же, как и службу Марии-привратницы в христианской легенде, обработанной Метерлинком в его «Сестре Беатрисе»: бог и вездесущ, и бесконечно делим. А как Зевс-Победоносец он остается в связи с Селевком? В сознании людей — да; так же, как Зевс Додонский пребывает в связи с Додоной, несмотря на одновременное существование Зевса Олимпийского.

е) И с этой точки зрения даже полный апофеоз — т. е. воздавание богу-Адельфу, богу-Эвергету и т. д. соответственных почестей при их жизни, покажется не алогическим предварением, внушенным лестью или тщеславием, а вполне последовательным развитием догмата. Раз признано, что в Птолемее III воплотился бог, которого люди, не зная его подлинного имени, назвали богом-Благодетелем, то не только позволительно, но и необходимо воздавать этому богу соответственные почести уже при жизни того бренного тела, которое он избрал своим временным местопребыванием.

Вполне ли это догмат новый? Зародышевые его формы, несомненно, имелись уже и в древнегреческой религии. Если у Гомера Афина является Телемаху и другим в образе Ментора и в качестве такового с ним путешествует, ест, пьет и т. д., то здесь мы, несомненно, имеем воплощение божества; но, во-первых, настоящий Ментор живет независимо от этого своего подобия, а во-вторых, это лишь кратковременная иллюзия, а не воплощение на всю жизнь, почему Платон в своем «Государстве» и протестует против этого «обмана». Затем известно, что Софокл после своей смерти был героизован не под именем Софокла, а под именем Дексиона, т. е. Приемлющего — на память о том, что он по легенде «принимал» у себя бога Асклепия. Это — внешняя параллель к переименованию Птолемея в бога-Спасителя, но не более. Мы не знаем в точности богословского основания этого переименования; думаем, однако, что оно аналогично с представлением о преображении героизованного. Впрочем, оно не было обязательно: большинство героев почиталось под теми именами, которые они носили при жизни.

Да, зародыши были, но именно только зародыши: и фактом остается, что благодаря почину Птолемея Филадельфа религия эллинизма обогатилась новым догматом, и религиозное сознание людей стало свыкаться с мыслью, что бог может избрать себе земным местопребыванием тело человека от его рождения вплоть до его смерти.[57]

Другие мифы этого «разряда» повествуют о военных походах, важнейшими из которых античная мифология признает поход семерых микенских вождей на Фивы и последующий поход ахейцев на Трою. [Необходимо отметить, что наше разнесение героических мифов по разрядам и категориям является сугубо условным и ни в коей мере не содержит в себе строгой хронологической последовательности; так, поход Семерых, о котором речь сейчас, был вызван взаимной враждой сыновей Эдипа, о котором будет сказано ниже, при анализе мифов другой «смысловой» категории. ] Троянский цикл еще активно «использует» образы богов; само начало конфликта между троянцами и ахейцами возводится к суду Париса, среди трех богинь отдавшего первенство Афродите; боги вмешиваются в боевые действия, сражаются на стороне тех, кто им приятен, оказывают своим любимцам всяческую поддержку (правда, и Аполлон не в силах помешать Ахиллу сразить Гектора), однако исход осады решается не вмешательством богов, а военной хитростью Одиссея, предложившего хитроумный план с троянским конем. В фиванском же цикле участие богов минимально; более того, Семеро бросают вызов не только Фивам, но и самим богам, отказываясь признать их волю и отступить от осажденного города.

Клятва Семерых. Иллюстрация к «Греческим сказаниям» (1880 г.).

По Гесиоду, в двух этих войнах, под Фивами и под Троей, поколение героев было практически уничтожено:

Снова еще, поколенье четвертое создал КронионНа многодарной земле, справедливее прежних и лучше, —Славных героев божественный род. Называют их людиПолубогами: они на земле обитали пред нами.Грозная их погубила война и ужасная битва.В Кадмовой области славной одни свою жизнь положили,Из-за Эдиповых стад подвизаясь у Фив семивратных;В Трое другие погибли, на черных судах переплывшиРади прекрасноволосой Елены чрез бездны морские.

Ж.О. Энгр. Эдип и Сфинкс. Холст (1808 г.).

Многих в кровавых боях исполнение смерти покрыло;Прочих к границам земли перенес громовержец Кронион,Дав пропитание им и жилища отдельно от смертных.

Когда упорядочено мироздание и обустроено (освоено) человеческое пространство, наступает пора обустройства социума. Античная мифология содержит немало «социальных мифов»; среди них наиболее известны два — миф об Оресте и миф об Эдипе, причем эти мифы надлежит рассматривать в совокупности, поскольку они трактуют фактически одну и ту же ситуацию.

Эдиповский миф — тот самый, из которого З. Фрейд вывел свою знаменитую теорию «эдипова комплекса», — еще обращен в матриархальное прошлое: история Эдипа есть история ребенка, выросшего в условиях родонаследования по материнской линии (матрилокального родства); при таких условиях ребенок не может знать отца и потому не в состоянии узнать его при встрече. По замечанию Р. Грейвса, «может быть, Эдип пытался заменить матрилинейные законы патрилинейными, но был за это изгнан своими подданными».

Миф об Оресте, «опровергающий» участь Эдипа, примыкает к троянскому эпическому циклу: Орест — сын ахейского царя Агамемнона, предводителя ахейского войска под Троей. Когда Агамемнон был убит собственной женой Клитемнестрой и ее любовником Эгисфом, Орест бежал из дома и до совершеннолетия жил на чужбине. Вступив в возраст, он получил от дельфийского оракула наказ отомстить за смерть отца:

Свершится, не обманет слово Локсия.Он сам вещал мне, строго заповедуя, —Идти на все! Грозил он, — и от тех угрозКровь стыла в жилах: горе мне, когда с убийцЯ платы равноценной не взыщу мечом.Не буду знать, куда мне деться, мучимыйПроклятьем, что пристанет, как свирепый бык.Страданьем безысходным возмещу я самНевзысканную пеню за прощенный грех.[58]

Орест исполняет приказ и убивает мать. За это преступление его преследуют богини справедливости и мести Эриннии. По совету Аполлона Орест обращается за помощью к Афине как покровительнице всех эллинов. Богиня созывает в своем городе (Афинах) совет старейшин, который и рассматривает дело Ореста. На суде все решает голос Афины:

Орест. Мрамор (ок. 200 г. до н. э.).

Кладу я за Ореста этот камешек.Мне не было родимой, нет мне матери, —Мужское все любезно, — только брак мне чужд;Я мужественна сердцем, дщерь я отчая.Святее крови мужа как могу почестьЖены, домовладыку умертвившей, кровь?Орест оправдан, даже если поровнуЛегли в сосудах жребии…Оправдан подсудимый! В урне милостиИ в урне смерти то же голосов число.

(Эсхил. «Эвмениды»)

Этот сюжет представляет собой миф о преодолении в социуме кровной мести; Орест оправдан ареопагом, то есть государством, которое тем самым отвергает кровную месть.[59] Эриннии вдобавок олицетворяют в мифе матриархальное прошлое, которому на смену пришел патриархат (убийство матери — своего рода антитеза убийству мужа и хозяина дома).