Властители Рима - Владимир Викторович Дмитренко

своей жизнью, он подвергает опасности жизнь своей беременной жены и малолетнего сына.

Как уже говорилось выше, женой Германика была Агриппина Старшая — дочь Марка Випсания Агриппы и единственной дочери Октавиана Августа, Юлии Старшей. Это была женщина красивая, властная и очень любившая своего мужа, с которым жила в полном согласии (за время совместной жизни она родила Германику девять детей, из которых выжили шестеро: Нерон Цезарь, Друз Цезарь, Гай Юлий Цезарь по прозвищу Калигула, Агриппина Младшая, Друзилла и Юлия Ливилла).

Германику долго не удавалось уговорить жену покинуть лагерь, но в конце концов он «со слезами, прижавшись к ее лону и обнимая их общего сына, добился ее согласия удалиться из лагеря. Выступало горестное шествие женщин и среди них беглянкою жена полководца, несущая на руках малолетнего сына и окруженная рыдающими женами приближенных, которые уходили вместе с ней».

Трудно сказать, было ли это шествие специально так продумано, но момент был выбран чрезвычайно удачно, и оно произвело громадное впечатление на воинов. Как пишет Корнелий Тацит, в них проснулись стыд и раскаяние, легионеры начали вспоминать о славных предках Агриппины, о том, что «сама она, мать многих детей, славится целомудрием; и сын у нее родился в лагере (Калигуле было тогда всего два года), вскормлен в палатках легионов, получил воинское прозвище Калигулы, потому что, стремясь привязать к нему простых воинов, его часто обували в солдатские сапожки воинов. Но ничто так не подействовало на них, как ревность к треверам» (под защиту которых направилась Агриппина). Легионеры стали удерживать ее, умолять, чтобы она вернулась, некоторые устремились за ней, а большинство возвратилось к Германику.

Воспользовавшись удобным моментом, Германик собрал сходку и обратился к легионерам со словами: «Жена и сын мне не дороже отца и государства, но его защитит собственное величие, а Римскую державу — другие войска. Супругу мою и детей, которых я бы с готовностью принес в жертву, если б это было необходимо для вашей славы, я отсылаю теперь подальше от вас, впавших в безумие, дабы эта преступная ярость была утолена одной моею кровью и убийство правнука Августа (имея в виду своего сына Калигулу), убийство невестки Тиберия не отягчили вашей вины. Было ли в эти дни хоть что-нибудь, на что вы не дерзнули бы посягнуть? Как же мне назвать это сборище? Назову ли я воинами людей, которые силой оружия не выпускают за лагерный вал сына своего императора? Или гражданами — не ставящих ни во что власть сената?» Упомянув о победах, одержанных этими легионами под началом Тиберия, и о том, что из всех провинций поступают приятные вести, Германик посетовал на то, что вынужден будет доложить отцу, «что его молодые воины, его ветераны не довольствуются ни увольнением, ни деньгами, что только здесь убивают центурионов, изгоняют трибунов, держат под стражей легатов». После этого Германик заявил, что лишь из милости влачит существование среди этой враждебной толпы, и выразил сожаление в том, что в первый день его приезда у него вырвали меч, которым он хотел пронзить свою грудь, и в то же время некому отомстить за гибель трех римских легионов Квинтилия Вара, разгромленных германцами за пять лет до этого.

Через много веков вникая в эти события, отметим, что хотя его речь и была чрезвычайно эмоциональна, она была в то же время и глубоко продумана: не угрожая, Германик напомнил, что у власти в Риме находится славный полководец Тиберий, что все провинции присягнули новому императору, и если они продолжат бунтовать, то на них обрушится вся мощь Рима, причем, упомянув о своем происхождении, дал понять, что если они поднимут на него руку, то расправа с ними будет беспощадной. Одновременно Германик как бы подсказал бунтовавшим легионерам, что он — единственный, кто мог бы спасти их от наказания, если они прекратят неповиновение.

Правильно и вовремя произнесенная речь Германика в корне изменила настроение войск. Легионеры, «изъявляя покорность и признавая, что упреки Германика справедливы, принялись умолять его покарать виновных, простить заблудших и повести их на врага», а также стали упрашивать его вернуть жену и сына.

Жену, ввиду приближавшихся родов, Германик возвращать не стал, а сына вернул, легионеров же призвал схватить зачинщиков бунта. Легионеры бросились ловить зачинщиков мятежа, доставляя их к легату первого легиона Гаю Цетронию, которому было поручено творить суд. Тацит описывает этот суд следующим образом: «Собранные на сходку, стояли с мечами наголо легионы; подсудимого выводил на помост и показывал им трибун; если раздавался общий крик, что он виновен, его сталкивали с помоста и приканчивали тут же на месте. И воины охотно предавались убийствам, как бы снимая с себя тем самым вину; да и Цезарь (Германик) не препятствовал этому; так как сам он ничего не приказывал, на одних и тех же ложилась и вина за жестокость содеянного, и ответственность за нее».

После этого Германик предпринял ряд мер с тем, чтобы стабилизировать обстановку. Как пишет Корнелий Тацит, «ветераны, последовавшие примеру легионеров, вскоре были отправлены в Рецию под предлогом защиты этой провинции от угрожавших ей свебов, но в действительности — чтобы удалить их из лагеря, все еще мрачного и зловещего столько же из-за суровости наказания, сколько и вследствие воспоминания о свершенных в нем преступлениях. Затем Германик произвел смотр центурионам. Каждый вызванный императором (Тацит употребляет по отношению к Германику титул «император» по двум причинам: во-первых, слово император тогда обозначало и главнокомандующего армией из нескольких легионов, а во-вторых, Германик имел данный ему сенатом и Тиберием «империум» — высшую военную власть) называл свое имя, звание, место рождения, количество лет, проведенных на службе, подвиги в битвах и, у кого они были, боевые награды. Если трибуны, если легион подтверждали усердие и добросовестность этого центуриона, он сохранял свое звание; если, напротив, они изобличали его в жадности или жестокости, он тут же увольнялся в отставку».

Бронзовый сестерций. На аверсе — изображение Агриппины Старшей и надпись «Агриппина — мать Германика Цезаря». На реверсе надпись «Клавдий Цезарь Август Германик. Отец нации. Император»

Единственным местом, где еще не был наведен полный порядок, оставались Старые лагеря, где находились воины пятого и двадцатого легионов, отказавшиеся их покинуть. Именно они в свое время первыми подняли бунт