Лишь одна Звезда. Том 1 - Роман Суржиков

– Нет, милорд.

– Тогда зачем пришли ко мне?

– Видите ли, милорд, я шел не к вам. С группою паломников я направлялся в Кристальные Горы, к священной купели Створок Неба. Но встретил девушку, которая очень хотела повидать вас. Настолько хотела, что готова была одна идти через земли, охваченные войною. Я отклонился от пути, чтобы сопроводить ее.

– Что ж, кем бы ни была девушка, вы поступили благородно. Я распоряжусь, чтобы вам выделили ночлег и питание, и подаяние для вашей церкви.

– Благодарю вас, милорд.

Здесь, по логике беседы, священник должен был откланяться, однако он стоял все так же, не сделав и движения в сторону двери. И шляпу отнюдь не мял. Пальцы Давида и не думали дрожать… в отличие от пальцев Эрвина.

– Имеете что-то еще на уме, отче?

– Я хочу предложить помощь, милорд.

– Какого рода?

– Идя через ваш лагерь, милорд, я не увидел ни одного пьяного и не услышал ни единой песни. Меж тем, мне сказали, что вы прибыли сегодня. Если войско не радуется своему герцогу, значит, печаль лежит на душах бойцов. Затем мы попросились к вам на прием и я, признаться, не питал ни малейшей надежды на успех. Я сказал моей спутнице: первым вечером в стане войска милорд будет пировать с полководцами. С большим удивлением я увидел вас в одиночестве. Потому и решил, что могу быть полезен: место священника там, где горе.

Эрвин потер глаза кулаками. Умные священники – отнюдь не частое явление. Хочется рассмотреть получше.

– Вчера мы понесли потери. Завтра будут похороны, так что сегодня не до празднований.

– Соболезную, милорд. Однако…

– Что?

– Полагаю, ваша печаль не с этим связана.

– Отчего так думаете?

– Вы прибыли сегодня, милорд, и ваши вернейшие вассалы были при вас. Воинов, что погибли вчера, вы не знали. Такими сделали нас боги: истинно горюем лишь о том, кто был нам близок.

Смелый священник, – отметил Эрвин. Следом пришла другая мысль – тревожная.

– Не желаете ли присесть, отче? – предложил он.

– Благодарю, милорд.

– Здесь тепло. Вы можете снять плащ, если угодно.

Давид повесил на спинку стула плащ и шляпу. Эрвин обвел взглядом его фигуру. Сюртук священника был скроен так, что не мог скрыть какого-либо оружия, кроме, разве, крохотного стилета. Кинжалы Эрвина – обычный и искровый – лежали вместе с поясом на софе в двух шагах. Это внушало уверенность.

– Вы прибыли из Альмеры, отче?

– Да, милорд.

– Как идут дела в Красной Земле?

– Скверно, милорд. К великому сожалению, его светлость приарх Галлард испытывает большие трудности. Он – наследник герцогства по светской линии и духовный отец по линии Церкви. Казалось бы, как миряне, так и духовенство должны радоваться его воцарению.

– Тем не менее?..

– Вышло с точностью до обратного: недовольны и те, и другие. Вассалы покойного Айдена утверждают, что землею должен править воин и политик, а не священник. Духовенство же ропщет на то, что приарх поддерживает владыку – нечестивца.

– Высказываетесь весьма откровенно, как для святого отца.

– В противном случае мне пришлось бы лицемерить. А этого я хочу менее всего.

Хм.

– Как уже сказано, завтра предстоят похороны моих рыцарей. У нас, северян, принято, чтобы отходную по рыцарям читал первородный полководец. Не посоветуете ли подходящую молитву?

Отец Давид продекламировал три первых строфы «Напутствия Печальной Ульяны». Плавно, без запинок, с душою. Спросил:

– Проверяете меня, милорд?

– Ко мне дважды подсылали убийц, отче. Второй из них был столь же умен, как вы.

– Я не асассин.

Отец Давид спокойно покачал головой. Как ни странно, Эрвин поверил ему. Даже тревога не нашла, что сказать.

– А даже будь я убийцей, – добавил священник, – не стал бы делать грязную работу сегодня. Кто умрет в радости, возьмет радость с собою на Звезду. Кто умрет в печали – возьмет печаль.

– Сегодня я убил двадцать пять человек, – неожиданно для себя выпалил Эрвин. – Безоружных и невинных.

– Зачем вы это сделали?

Эрвин почувствовал, как губы кривятся в злой усмешке.

– Потому, что я – мятежник и государственный преступник. Бессердечный северянин. Чудовище.

– Это не единственная причина.

– Те двадцать пять были мужиками. Такие, как я, в грош не ставят чернь. Мужики для меня – даже не люди.

– Есть и другие основания.

– Ко всему, я еще и неженка, боюсь сражений. Куда проще убивать безоружных, чем штурмовать крепости.

– А кроме того?..

– Когда я уйду, маркиз Джеремия останется. Ему здесь жить и править городом. Днем я говорил с ним, но мы были наедине. Он никому не перескажет условий, которые я предложил, хотя они были великодушны. Но когда в замок придут полсотни женщин, станут рыдать и умолять – все мещане узнают, что в силах маркиза принять мой мир и закончить бойню. Город никогда не простит ему, если я убью остальных пленных. Город не простит и мне… но я уйду, а маркизу здесь жить.

Священник молчал.

– Пытаюсь купить две тысячи жизней ценою двадцати пяти. Молю Агату, чтобы получилось.

В глазах отца Давида промелькнуло нечто, похожее на сочувствие… и с неожиданной яростью Эрвин прошипел:

– Тьма сожри! Какого черта вы ждете моих оправданий?! Мы не на исповеди, и я – не овечка из вашей паствы!

– Нет, милорд, никакой исповеди, я не имею на это права. Священник рангом ниже епископа не может принять исповедь герцога. К тому же, – голос отца Давида напоминал ткань старых гобеленов, – только один человек способен даровать вам прощение. Никто в целом свете не причинит вам столько мучений, сколько вы сами. Простите себя, ваша светлость.

Премерзкое чувство: как будто Эрвин вдруг оказался голым… еще и вывернутым наизнанку, потрохами наружу. Отвернулся, чтобы не видеть Давида. Сухо выронил:

– Я утомился. Ступайте, отче.

– Простите себя, ваша светлость. И прощайте.

Когда скрипнула дверь, Эрвин сказал:

– Погодите. Если так выйдет, что вы решите отказаться от паломничества… Оставайтесь с нами, отче.

– Я не могу служить вам, милорд. Я подчинен епископу Флисса, а не Первой Зимы.

– Не требую вашей службы. Просто будьте спутником, разделите дорогу. Если пожелаете.

– Благодарю, милорд, – ответил отец Давид, и Эрвин не смог понять, было ли это согласием.

Священник ушел, а в дверной проем сунул голову караульный:

– Милорд, примете ли девушку?

Ах, да, таинственная незнакомка… Он и забыл, да сейчас и не до нее. Слишком на сердце… странно.

– Я скажу, пусть убирается, – воин принял молчание за ответ.

– Ммм… нет, впустите ее. Только пусть говорит покороче.

Эрвин услышал голоса из-за двери: «Милорд занят, у тебя есть минута, поняла?» – и в ответ скрипучим железом: «Обойдусь без хамских советов!»

Девушка вошла. Она была стройна и высока, всего на дюйм ниже Эрвина. Одета как монашенка, но черные покровы до того истрепались и перепачкались, что сменили цвет на мышиный, потому Деймон и не признал в ней святую сестру. Балахон с чужого плеча не доставал до пола, в зазор виднелись голые лодыжки девицы и лапти, блестящие от грязи. Голову девушки покрывал капюшон, а лицо было к тому же укутано платком, как у всадников-пустынников. Что еще за маскарад!

– Сударыня, я не знаю монашеского ордена, который требовал бы скрывать лица. Извольте показаться и назвать имя!

Она хлопнула дверью, едва не прибив нос караульному. Откинула капюшон – густые платиновые волосы рассыпались по плечам. Сдернула с лица платок.

– Пресветлая Агата!.. – выдохнул Эрвин и в два счета протрезвел.

Меч

Начало октября 1774г. от Сошествия

Пикси (герцогство Южный Путь)

Сорока милями южнее Лабелина, в паре часов пути к востоку от имперской рельсовой дороги, находится городок со смешным названием – Пикси. Примечателен он тем, что городом сделался всего пятнадцать лет назад, при старом императоре. А прежде, испокон, были тут два села, разделенных озером. Западное звалось Камыши, а восточное… тоже как-то звалось. Так вышло, что в каждом селе имелись гончары, причем там и там неплохие. Лет сто они вели меж собою непримиримую войну за первенство на окрестных ярмарках. Переменчивая удача улыбалась то одному, то другому селу, что, впрочем, мало отражалось на их благосостоянии. Хорошо ли шли продажи, плохо ли – все равно львиную долю прибыли забирал себе барон, владевший обоими селами. Гончары оставались нищи, но упорно конкурировали меж собою: профессиональная гордость – штука упрямая.

Все изменил династический брак: дочь старейшины Камышей влюбилась в сына старейшины того, другого села. На свадьбе родители молодых хорошенько выпили, расчувствовались, принялись брататься, и тут кого-то осенило: отчего бы нам не объединиться и не стать городом? У города больше прав, чем у села, а подати с него меньше. Ясное дело, барон был против такого поворота. Но сельчане, закаленные вековой борьбою друг с другом, проявили недюжинное упрямство. Пошли с ходатайствами к шерифу, судье, епископу, графу, бургомистру Лабелина, и, наконец, к самому герцогу Южного Пути. Все, кроме герцога, наотрез отказали: что еще за чушь – лепить из двух деревень один город?.. А вот его светлость выслушал, хмыкнул, потер подбородки (их у него имелось штук несколько), и ответил: