Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924 - Ричард Пайпс

Идеологическое воспитание нельзя было доверить исключительно учителям, не вызывавшим особого доверия властей. Эту ответственную задачу Коммунистическая партия возложила на две молодежные организации — пионерскую и комсомол. Первая из упомянутых была основана в 1922 году по примеру скаутских организаций, но с мощным идеологическим уклоном. В нее принимались дети до 15 лет. Пионерская организация должна была прививать им коммунистические ценности, и главнейшим долгом пионеров являлась преданность делу рабочего класса и коммунизма123. Пионерия служила резервом для комсомола, который, в свою очередь, поставлял кандидатов в Коммунистическую партию. В действительности в пионерской организации не ощущалось слишком тягостного идеологического давления, и она пользовалась достаточной популярностью у детей. В комсомоле проводилось больше пропагандистских мероприятий на злобу дня, в особенности по борьбе с религией и церковью124.

Современные источники указывают, что советское начальное и среднее образование приближалось к идеалу Луначарского лишь в нескольких образцовых школах; в других местах все оставалось по-прежнему, разве только еще хуже125. Противоречие между желаемым и действительным, весьма характерное для всего советского быта, в этой области выглядело особенно разительным. По словам одного советского историка, девять десятых статей в советских педагогических журналах того времени основывались на отвлеченном и умозрительном материале, не имеющем ничего общего с реальностью126. По другим источникам складывается впечатление, что единственными новшествами, прижившимися в советской системе образования, оказались лишь те, которые были нацелены на разрушение академических стандартов и авторитета учителей.

Следующий отрывок из литературного произведения, написанного в форме дневника 15-летнего школьника, поможет дать представление об атмосфере первых советских школ:

«5 октября. Сегодня вся наша группа возмутилась. Дело было вот как. Пришла новая шкрабиха, естественница Елена Никитишна Каурова, а по-нашему Елникитка. Стала давать задание и говорит всей группе:

— Дети!

Тогда я встал и говорю:

— Мы не дети.

Она тогда говорит:

— Конечно, вы дети, и по-другому я вас называть не стану.

Я тогда отвечаю:

— Потрудитесь быть вежливей, а то можно и к черту послать!

Вот и все. Вся группа за меня, а Елникитка говорит, сама вся покраснела:

— В таком случае потрудитесь выйти из класса.

Я ответил:

— Здесь, во-первых, не класс, а лаборатория, и у нас из класса не выгоняют.

Она говорит:

— Вы невежа.

А я:

— Вы больше похожи на учительницу старой школы, это только они так имели право.

Вот и все. Вся группа за меня. Елникитка выскочила как ошпаренная»127.

Достичь идеала всеобщего начального и среднего образования так нигде и не удалось; как видно из приведенной ниже таблицы, к моменту смерти Ленина число школ обоих уровней в сравнении с царскими временами понизилось:

Начальные и средние школы в России128 (в пределах границ СССР на 1 сентября 1939 г.)

1914/15 1923/24 Школы 101 917 85 662 Учащиеся 7 030 257 6 327 739

Провал правительственной программы внедрения всеобщего и обязательного образования был вызван экономическими трудностями. Если сравнивать долю финансового участия советской власти в деле образования, то она отстает от царской, которая вовсе не славилась щедростью в этом вопросе. Луначарскому неоднократно приходилось жаловаться: бюджетные ассигнования его комиссариату много ниже требуемого, принимая во внимание, что на Наркомпросе лежит ответственность за все учебные заведения в стране, включая и те, которые прежде, до 1917 года, пользовались поддержкой церкви и местных властей. В 1918–1921 гг. Наркомпросу выделялось менее 3 % расходов национального бюджета, а по расчетам Луначарского это составляло лишь что-то около 1/3—1/4 от требуемой суммы129. При нэпе доля Наркомпроса в бюджетных ассигнованиях упала еще ниже. По словам Луначарского, расходы на душу населения в области образовании в 1925–1926 гг., период сравнительного благополучия, были на треть меньше, чем в 1913 году. [Народное просвещение. 1926. № 2. С. 9. В 1928 году он заявлял, что советское правительство отпускает на учащихся начальной школы 75 %, а на учащихся средней школы четверть того, что расходовали при царском режиме (Революция и культура. 1928. № 11. 15 июня. С. 21)].

Ни новые школы, ни молодежные организации не преуспели в своей основной миссии — воспитании коммунистического мировоззрения. Исследование, проводившееся в 1927 году среди школьников от 11 до 15 лет, представило поразительное тому подтверждение. Учащиеся, воспитанники советской системы образования, проявили крайне низкую способность осмыслять текущие события в ключе коммунистической доктрины, отвечая, в лучшем случае, заученными фразами. 45 % признались, что верят в Бога. Особенно тревожным было то, что, как выяснилось, с каждым годом обучения ученики проникались все более негативным отношением к советской жизни132.

Оценивая результаты большевистской политики в области образования, Луначарский вынужден был признать ее поражение. В четвертую годовщину Октябрьской революции он писал: «И все же военный коммунизм… казался многим прямым и кратким путем в царство коммунизма… Очень может быть — наибольшие разочарования выпали на нашу долю — коммунистов-педагогов. Не только трудности по введению в темную неграмотную страну социалистической системы народного образования при полном отсутствии учителей-коммунистов и при постепенном трудном процессе сближения учительства вообще оказались непомерны, но и ресурсы людьми, материалами и деньгами, которые могли выделить нам Советская власть и Р.К.П., были до крайности недостаточны»133.

* * *

Печальная правда заключалась в том, что, несмотря на хвастливые заявления об успехах и доступности образования, многие дети не только не пользовались благами школьного обучения, но революция и события, которые она за собой повлекла, лишили детей элементарного права, доступного всем, кроме самых примитивных животных, права на родительскую заботу. В 20-е годы по России, словно первобытные племена, бродили толпы беспризорных134. Число их резко увеличилось во время голода 1921 года: часто родственники осиротевших детей забирали себе имущество их покойных родителей и изгоняли сирот из деревни135. Невозможно определить, сколько бездомных детей было в России после революции, поскольку они не имели постоянного места обитания и избегали переписи. В 1922–1923 гг. Луначарский и Крупская определяли их число приблизительно в 7–9 миллионов136. Три четверти из них были детьми крестьян (54,5 %) и рабочих (23,3 %); 15 % были в возрасте от 3 до 7 лет и 57,1 % в возрасте от 8 до 13 лет137. Они сбивались в шайки и укрывались в заброшенных домах, на железнодорожных вокзалах, на дровяных и угольных складах и вообще всюду, где только могли найти крышу: «Бродящих стаями, почти утративших человеческий облик и членораздельную речь, с лицами заостренными, как у зверьков, со спутанными волосами и пустым взглядом, — вспоминал Малькольм Маггеридж, — я встречал их в Москве и Ленинграде, забившимися под мосты, шныряющими по вокзалам, внезапно налетающими, словно стаи диких обезьян, и так же внезапно разбегающимися врассыпную»138. Они жили попрошайничеством и мелким воровством; многие, быть может, большинство девочек и даже мальчиков занимались проституцией139.

В 1921 году ГПУ обратилось к проблеме бездомных бродяг, помещая тех, кого удавалось поймать, в государственные детские колонии. Иностранцам их демонстрировали как пример самоуправляемых коммун, этакие «детские республики», однако они напоминали скорее пенитенциарные учреждения. Беспризорные были психически сломленными и социально неприспособляемыми.

Поначалу советские публицисты относили этот феномен за счет «капиталистического наследия», из чего один наблюдатель сделал саркастический вывод, что царская Россия должна была быть самой развитой капиталистической страной в мире, если судить по пропорции бездомных детей в Советской России140. Лишь в 1925 году Крупская признала, что это на три четверти «продукт настоящих условий»141.

* * *

Вплоть до весны 1918 года ленинская партия не вмешивалась в дела высшей школы142. Во многих высших учебных заведениях занятия сами собой прекратились не только из протеста большевистскому перевороту, но и потому, что студенты, вынужденные зарабатывать себе на пропитание, не имели возможности посещать занятия. И большевики на некоторое время оставили университеты в покое, хотя прекрасно понимали, что преподаватели, преобладающая часть которых были кадетами, не признавали новой власти, что во многих университетах в октябре и ноябре 1917 г. принимались резолюции с осуждением октябрьского переворота, что ректоры всех высших учебных заведений Петрограда осудили новый режим143. Тем не менее большевики предпочли не замечать этого, поскольку были заинтересованы в развитии науки и техники. Луначарский вспоминал, как Ленин неоднократно говорил ему: «Крупного ученого, большого специалиста в той или иной области надобно щадить до самой последней крайности, если даже он реакционер»144. Впрочем, весь тон высказывания не оставляет сомнения, что речь идет о вынужденной и, быть может, лишь временной толерантности. Политика партии в отношении высшего образования сводилась к следующим четырем моментам: 1) уничтожению самоуправления вузов; 2) упразднению тех кафедр, в особенности гуманитарных наук и так называемых «общественных дисциплин», учебная программа которых могла войти в конфликт с коммунистической идеологией; 3) устранению принципа «элитарности» высшего образования и 4) развитию в широком масштабе профессионального обучения.