Сэвилл - Дэвид Стори

— А если хочешь мне что-то сказать, так говори прямо мне. А не отцу с матерью, — добавил брат.

— Все, что мне надо сказать, — ответил Колин, — я вот этим скажу. — Он поднял кулак.

— Драться? Так я не против, — сказал Стивен, словно своим добродушием мог его переубедить.

— Значит, не против?

— Нет.

— Брось, Стив, — сказал отец.

— Оставь их, — сказала мать. — Может, Колин убедится, что Стив не совсем такой, как он думает.

Замкнутые логикой драки, они пошли на пустырь. Возможно, даже тогда Стивен думал, что сумеет разубедить его своим миролюбием, сумеет показать, что вовсе не искал ссоры. Он стоял перед ним, улыбаясь, непонятно спокойный, почти покорный, и поднял кулаки так, словно рассчитывал, будто этого движения достаточно, чтобы его охладить. Но Колин не испытывал никаких колебаний: с яростью, вырвавшейся из самых глубин его натуры, он ударил Стива кулаком в лицо и увидел беспомощность в глазах брата, когда он ощутил удар, — все ту же бесхитростную покладистость, словно его пассивная уверенность наконец была сокрушена. Лицо Стивена залила кровь, взгляд стал страдальческим, он вдруг физически обессилел. Безжалостно, все с той же яростью Колин швырнул его на землю.

Брат лежал неподвижно, словно оглушенный. Потом попробовал приподняться и повалился на бок. Колин ненавидел Стивена, как никого в мире, ненавидел его беспомощность, ненавидел его боль. И отвернулся, когда отец подошел, чтобы помочь Стивену. Мать стояла в дверях и смотрела мимо него. Отблески в стеклах очков прятали выражение ее лица. Казалось, в эту минуту ее внезапно, без предупреждения, без всякой причины рассекли пополам. Она попыталась заговорить, не смогла, потом сказала:

— Зверь, — но тихо, словно не в силах выразить всю глубину своего гнева. — Зверь, — сказала она опять. — Он ведь тебя даже не ударил.

— Хотя ты его и просила.

— Я не просила. — Она отвернулась. — Что плохого он тебе сделал?

— Гораздо больше, — сказал он, — чем ты можешь себе представить.

Он ушел. Когда он открывал парадную дверь, отец привел Стивена на кухню.

— Я ничего, — говорил брат, но его голос звучал глухо, а движения были неуверенными, словно он не понимал, что произошло.

Колин пошел к перекрестку и вскочил в автобус. Через сорок пять минут он был в городе. Он вошел в пивную. Кровь шумела у него в ушах.

Домой он вернулся за полночь. Он успел только на последний автобус до соседнего поселка и четыре мили шел пешком.

Все окна были темными. Парадная дверь была заперта. Он пошел назад к проходу и через дворы.

Задняя дверь тоже была заперта.

Возле окна его комнаты проходила водосточная труба.

После нескольких неудачных попыток он поставил ногу на подоконник кухонного окна, вскарабкался по трубе, поднял раму и влез внутрь.

В доме стояла полная тишина. Потом из соседней комнаты донесся шорох: Стивен или Ричард перевернулся на другой бок.

Он лег на кровать. Его одежда была выпачкана сажей и ржавчиной. От ладоней пахло затхлой водой.

Кашель, потом за пустырем залаяла собака.

Он лежал неподвижно, закрыв глаза.

От его пиджака пахло пивом и сигаретным дымом: эти запахи заглушали вездесущий запах шахты.

27

— Это Элизабет, — сказал Кэллоу и после некоторой заминки, отступив в сторону, словно он не любил, чтобы их видели вместе, добавил: — Мы решили зайти выпить чего-нибудь.

Она была чуть ниже Кэллоу, с широким грубоватым лицом. Шарф с узором из цветов полускрывал густые темные волосы.

— Идемте с нами, — сказала она и кивнула на бар по ту сторону центральной площади. Уже наступил вечер, и над тротуарами вспыхивали огни.

Ее темные глаза глядели печально, как у врача, осматривающего пациента. Она ждала ответа Колина с легкой улыбкой.

— Вы ведь, кажется, преподаете в той же школе, — сказала она, когда они вошли в бар и сели за столик.

— По мере сил, — сказал он, сбитый с толку выражением ее лица.

— Вот и Фил тоже, — сказала она, говоря о Кэллоу, точно сестра или соседка, но не как близкий друг. — Он постоянно грезит наяву, и никогда нельзя понять, тут он или это только кажется.

— Я не грежу. Школа, в которой мы преподаем, исключает всякую возможность грезить, — сказал Кэллоу. — Наоборот, она уничтожает в человеке любые поэтические склонности.

— Тем не менее ты порой философствуешь, — сказала она. — Запечатлеваешь по вечерам свои мысли и даешь некоторую волю воображению.

Чуть насмешливые отголоски какого-то старого, привычного спора. Она посмотрела на Колина и улыбнулась.

— Колин пишет. И он тебе объяснит, насколько это беспощадное призвание. — Кэллоу поглядел на него, ища подтверждения.

— Неужто двое под одной крышей? — сказала она. По-видимому, она была: ровесницей Кэллоу, если не старше. В уголках ее глаз намечались морщинки. Косметикой она как будто не пользовалась совсем. — Это место, несмотря на твои уверения и его прозаический, чтобы не сказать унылый, вид, обременено поэтическими талантами.

— Я ведь ни на что не претендую. Для меня это просто терапевтическое средство, — хмуро сказал Кэллоу, но, беря рюмку, опять посмотрел на Колина.

— А вы тоже преподаете? — спросил у нее Колин.

— Боже сохрани! — Она покачала головой. В баре она сняла шарф, открыв выпуклый лоб. В выражении ее лица была какая-то невозмутимая уверенность. — Я женщина, ведущая независимую жизнь, — сказала она подчеркнутым: тоном и посмотрела на него в упор, точно приглашая его делать какие угодно выводы.

Кэллоу, угрюмо отгородившись от ее поддразниваний, умолк и медленно допивал свою рюмку, а потом по ее предложению встал и заказал еще по одной.

Через несколько дней он встретил ее на улице. Было субботнее утро, город заполнили толпы людей, приехавших за покупками. Он увидел ее перед входом в магазин, фамильярно взял за локоть и почувствовал, как она вздрогнула от его прикосновения.

— А, это вы, — сказала она, к он решил, что она уже узнала его — увидела издалека и остановилась, поджидая, но сделала вид, будто это вышло случайно.

— У вас какие-нибудь дела? — спросил он.

— Никаких, — сказала она, — которые нельзя было бы отложить.

Они пошли в кафе в проходе под аркой. В том самом проходе, подумал он, пока они ждали за столиком, по которому много лет назад он в первый раз шел с матерью чтобы поглядеть на школу.

— Так вы хорошо знаете город? — сказала она, когда он упомянул про тот день.

— Я здесь получил образование, — сказал он.

— Образование! — Она посмотрела на него прищурившись.

Виски у нее были тронуты сединой, и она рассматривала его так же непринужденно, как вела себя с Кэллоу.

— Вы не придаете ему особого значения? — сказал он.

— Больше, чем многие, — сказала она, — и меньше, чем некоторые.

— Почему вы все время посмеиваетесь над Кэллоу?

— Разве? — Ни его тон, ни само обвинение ее нисколько не удивили. — Он такой надутый старый индюк, — добавила она и, протянув руку через стол, дотронулась до его локтя. — Вы, собственно, тоже, но только несколько более молодой.

Она улыбнулась, темные ресницы прикрыли глаза, узкие веки прятались под выступающим надбровьем.

— Вы замужем? — спросил он напрямик.

— Да, — сказала она. На руке у нее не было кольца.

— Ваш муж здесь? — Он кивнул через плечо на город.

— Не думаю. Однако, — добавила она, по-прежнему улыбаясь ему, — все возможно.

На ней было темно-зеленое пальто с меховым воротником. Коричневый цвет меха придавал ее широкоскулому лицу с узким подбородком выражение скрытой энергии.

— Чем занимается ваш муж?

— В настоящее время ничем.

— Ну, а раньше?

— Это так важно? — сказала она. — По-моему, такие вопросы не слишком вежливы.

В ней была какая-то манерность. Руки у нее были маленькие, пальцы тонкие и красивые. Он смотрел, как она брала чашку: суставы пальцев побелели, на запястье обрисовались голубые прожилки.

— Он работал в фирме своего отца, — добавила она. — Потом ушел, чтобы стоять на собственных ногах. К несчастью, это у него не получилось. Я полагаю, он вернется в фирму и возглавит ее, когда его отец умрет. Видите ли, мы давно не живем вместе.

— Вы развелись?

— Нет, — сказала она равнодушно. — Он хочет, чтобы я к нему вернулась.

Несколько секунд она смотрела на него над краем чашки.

— А вы очень жадный, — добавила она.

— Разве?

— Очень.

Она отвела взгляд. Ее манерность, это внезапное раздражение, казалось разыгранное по каким-то воображаемым правилам поведения, вызвали у него улыбку. Он все еще улыбался, когда она опять посмотрела на него.

— В чем дело? — спросила она.

— Так, ничего, — сказал он.