Дневник моих встреч - Юрий Анненков

Зинаида Райх снова сердито взглянула на Мейерхольда и снова промолчала.

По окончании гастролей (24 июня), пробыв несколько дней в Париже (посещение музеев, встречи с членами Почетного комитета и другими людьми театра, проводы своих актеров и техников, уезжавших в Москву, заботы по отправке сценических материалов), З.Райх и Мейерхольд уехали (в первых числах июля) на отдых, во Франции. Два месяца спустя я получил от Мейерхольда следующее (пневматическое) письмо, которое позже я даже застеклил, потому что оно для меня — драгоценность. Печатаю здесь фотокопию с него:

«6-9-1930

Дорогой Жорж,

Мы с 3.Н. уже в Париже, вернее — опять. Скоро уезжаем. Торопись откликнуться. Наш телефон Littrê 31–82 (адрес на об.). Скоро — в Москву. Потом в Нью-Йорк (ноябрь 1930). Ужасно досадно, что после наших гастролей нам не удалось тебя почествовать. Ведь ты нам помог „очень ХЗ“, как недавно написал нам Константин Есенин, сын З.Н. и мой пасынок. Мы отдохнули и в хорошем настроении. Надо же нам похохотать вместе за кружкой пива или чего-нибудь послаще. З.Н. кланяется тебе и жене твоей. Я тоже. Звони утром между 10 и 11 или 1–2, или 7–8 веч. Звони сегодня.

Целую.

Твой В.Мейерхольд».

Последнее письмо Мейерхольда.

Я позвонил (все в тот же отель Malherbe), и мы встретились в кафе, на бульваре Сан Мишель. Хохотали за стаканом сладкого итальянского аперитива. На мой вопрос, почему они не едут прямо в Америку, Мейерхольд ответил:

— Зинаида. Ее тоска по родине. Я это вполне понимаю.

Райх на этот раз очень ласково улыбнулась. Я проводил их до отеля. Мейерхольд и я трижды поцеловали друг друга. Он задержал мою руку и произнес:

— Давай еще раз!

— Давай!

И мы еще раз трижды поцеловались.

— Облобызались? — засмеялась Райх и тоже поцеловалась со мной…

Вскоре после возвращения Мейерхольда в Москву я получил от заведующего музеем Государственного театра имени Вс. Мейерхольда следующее письмо:

«Милый друг,

Юрий Павлович,

Обращаюсь к Тебе с просьбой. Музей Театра Мейерхольда очень хотел бы иметь оригинал портрета Всеволода Эмильевича твоей работы. Он в Музее представлен в репродукции. Подари его нам. Прости, что так примитивна наша просьба. Доставишь огромную радость всем и особенно мне, посвящающему труды свои любимому Театру.

Твой Валериан Степанов, завед. Музеем Гостеатра им. Вс. Мейерхольда.

Москва

Государственный Театр

им. Вс. Мейерхольда,

Бол. Садовая, 20. Музей».

Мне очень хотелось исполнить эту просьбу, но расставание с портретом казалось мне слишком грустным, и я оставил его в Париже. Последующие годы, уничтожившие не только музей Театра имени Мейерхольда, но и Театр и самого Мейерхольда, показали, что я поступил правильно. Портрет хранится сейчас в Америке, в частной коллекции. Репродукция, о которой Степанов упомянул в письме, взята была из альбома, изданного ленинградским Государственным издательством в 1926 году: «Ю.Анненков. Семнадцать портретов. Предисловие А.В.Луначарского». Рисунок воспроизведен почти в натуральную величину фототипией очень высокого качества. В своем предисловии А.Луначарский писал:

«Положительно химеричен, фантастически и сверкающе виртуозен портрет т. Мейерхольда, взятого в плоскости самоуверенного и талантливого эксцентрика».

В 1926 году Луначарский еще не предвидел трагической судьбы этого «эксцентрика».

Что же касается моего личного мнения, то я считаю, что лучшие портреты Мейерхольда были сделаны П.Кончаловским и П.Вильямсом.

Дальнейшее о Мейерхольде мне известно лишь по газетам, по журналам, по книгам, опубликованным в Советском Союзе и за границей, и по рассказам друзей и противников Мейерхольда, с которыми мне случалось встречаться.

После его возвращения в Москву началась все более систематическая травля Мейерхольда в «высоких партийных кругах», и в частности «комитетом по делам искусства». Американские гастроли мейерхольдовской труппы поэтому были отменены. Радость свободного творчества, надежды — все это стало постепенно заменяться у Мейерхольда горечью разочарований и муками. Но, как все подлинные художники, Мейерхольд бодрился. В 1933 году он поставил «Свадьбу Кречинского» Сухово-Кобылина — правда, без «формалистических перегибов» (советский термин), но в чрезвычайно высокой классической (а не академической) форме.

В том же году Мейерхольду удалось еще раз побывать в Париже. Меня там тогда не было, и я с Мейерхольдом не встретился. Мне известно только со слов Сергея Лифаря, что Мейерхольд обращался к нему с предложением принять участие (по хореографической линии) в постановке «Дамы с камелиями» А.Дюма-сына, которую Мейерхольд собирался осуществить в своем театре в Москве. Поездка в Москву, однако, оказалась тогда для С.Лифаря неосуществимой.

В 1934 году Мейерхольд начал постройку своего нового гигантского театра по тому плану, о котором он мечтательно рассказывал мне в Париже. Сверх уже известных, испытанных технических новшеств сцены, она впервые должна была стать передвижной и в одну минуту перемещаться в центр зрительного зала, где кресла мгновенно раздвигались вокруг нее и становились крутящимися, чтобы зритель мог без труда наблюдать действие во всех частях залы, не поворачивая даже головы.

Тогда же Мейерхольд поставил «Даму с камелиями». Зная Мейерхольда, я верю компетентным свидетелям, видевшим эту постановку и говорившим мне с энтузиазмом о ее художественном совершенстве, о чистоте стиля романтической эпохи и о возврате к исканиям Мейерхольда периода театра В.Ф.Комиссаржевской — статичность образов, музыкально-живописная гармония, безупречность ритмов движений и речи, выразительное отсутствие какого бы то ни было родства с «социалистическим реализмом» и его вульгарностью.

Именно эти высокие качества постановки и полная оторванность от марксистско-ленинско-сталинской действительности и вызвали взрыв негодования коммунистической власти. Та же участь постигла и последнюю, прощальную постановку Мейерхольда, сделанную в 1936 году[148] в ленинградском Малом оперном театре: «Пиковая дама» Пушкина—Чайковского. В советской прессе откровенно заговорили о необходимости избавить советский театр, советскую жизнь от такого опасного чужака, каким казался ей Мейерхольд, несмотря на его партийный билет.

Атмосфера сгущалась. В 1936 году, на Всесоюзном совещании театральных работников в Москве, Вс. Мейерхольд сказал: «Как только товарищ Сталин принялся за фронт искусства, он тотчас дал ценнейшие указания, что нужно сделать, чтобы художники пошли по новому пути, по пути социалистического реализма, без трюкачества. Самое главное в искусстве — простота».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});