Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью - Александр Иванов

Со времени моего первого прослушивания записи Даля прошло семь лет. Такая дистанция даёт возможность как-то заново всё осмыслить. Сегодня я подумал, что, в общем-то, не самое главное то, что я занимался технической обработкой, реставрацией — вырезал из плёнки какие-то шумы, вместо этого вклеивал «чистые» места, музыку «подкладывал»… А главное было то, что я открыл для себя художника, о котором раньше и понятия не имел.

Я имею в виду, конечно, Даля. А уже Олег Иванович — силой своего таланта — открыл мне поэта заново. И, собственно, поэтому я и занялся всем этим: потому что уже не мог не заняться!

Свершилось открытие, как это ни удивительно! Ибо актёр Олег Иванович Даль для меня существовал только понаслышке. Я не киношник, не театрал и почти ничего не видел. То есть знал о нём лишь изустно. И я этого совершенно не стесняюсь. Просто это свойство, такая особенность моего характера. Так что для меня это было полноценное, настоящее открытие. Да, конечно, я теперь говорю, что «как будто бы услышал голос Лермонтова». Но! Видите ли, тут не так всё просто. В голосе Олега я услышал нечто такое, что просто перекликалось с моим внутренним, душевным состоянием. Мне показалось, я нечто почувствовал… Какие-то мои внутренние камертоны откликнулись на его боль.

Я мгновенно понял, что он собой представлял. С первого же слова, с первого же звука. Даже ещё не начались стихи, а только лишь он начинал вступление делать. И я понял, что это за судьба, как мне показалось, сразу — мгновенно!

Я понял, что это человек совершенно и бесконечно одинокий. И что это — гигантский художник. Но и реализоваться ему — не удалось. Теперь, конечно, мне легко это говорить, но тогда я это не понял, а как бы почувствовал. Это было интуитивно: и одиночество, и неудовлетворённость собою — наверное, это сыграло очень большую роль.

А то, что Даль — большой художник, об этом просто говорит его чтение. Уже не говоря о том, как построена эта программа, как в ней всё решено с музыкой. Но, конечно, он не смог это всё довести до конца. Если бы у него была возможность записывать в таких условиях, в каких мы с вами сидим и просто разговариваем, — вероятно, это было бы по-другому. Может быть, было бы меньше музыки, был бы другой её баланс, и она не так забивала бы слово…

Но это — уже детали. А главное — его настроение, и вот этот выплеск душевный, человеческий — магнитофон зафиксировал. И я это почувствовал. Вот, по-моему, в этом всё дело. Что называется, ложного впечатления у меня тогда не было, и до сих пор нет. И я не то что утверждаю, а я думаю, что это никакой не черновой набросок, а произведение искусства.

И уж, конечно, это никакое не чтение само по себе! И не только потому, что Даль — профессионал (он нигде не шелестит страницами и ни разу не сбивается). Не знаю, как это происходит, но для этого есть такое «тиражное» определение: «На одном дыхании».

Так что никакая это не «проба пера». Магнитофон зафиксировал чудо — творческий процесс. А это — редчайшая вещь!!! Потому я так и загорелся, потому мне так и захотелось, потому я столь и обогатился, что пересёкся с душой, которая уже обрела бессмертие. Это ясно совершенно.

Технически работа была сложная, обусловленная самими исходными данными: это было записано на домашнем магнитофоне, к тому же на изрядно потрёпанной кассете. Но это, в общем, всё мои трудности…

И когда делалась пластинка на «Мелодии» — по схеме, которая была предложена мной, — профессиональный реставратор Тамара Георгиевна Бадеян доводила это до уровня мировых стандартов по звучанию. И уже там, в аппаратной, я видел, насколько она тоже «переболела» этой записью и «включилась» так же, как я! И тоже всячески «ревновала» этот материал и очень его полюбила.

Вообще я ещё не встречал людей, которые слышали бы эту запись и при этом оставались равнодушными…

Москва, 18 августа 1985–24 мая 1991 г.

Татьяна Лутохина

Две встречи с Олегом Далем

…Электричка останавливается на станции «Репино», я выхожу на платформу, и сладкое ощущение свободы охватывает меня после тягостного гнёта городского шума и суеты. Наверное, то же чувствовал и Олег Даль, приезжая сюда, в репинский Дом творчества кинематографистов после долгого съёмочного дня на киностудии «Ленфильм».

Май… Нежная зелень только что распустившихся деревьев. Мне кивают головками белые звёздочки маленьких цветов с неизвестным названием. Их много вдоль лесной дороги, ведущей к Дому творчества кинематографистов. Дому Олега Даля, как я его называю про себя.

Что привело меня сюда? Память. Память о Дале. Я его не знала, но он живой для меня в его ролях, стихах, рассказах.

Вспоминаю, что Владимир Иванович Даль в своём толковом словаре живого великорусского языка даёт разъяснение понятия «память»: «…свойство души хранить, помнить сознанье о былом».

Память души, сердца и привела меня к Дому Олега Даля. Его красные стены неожиданно появились передо мною: много зелени вокруг, цветов, чистота.

Я знаю, что артист поселялся всегда в одном и том же номере. Моя задача — найти его комнату и расспросить людей, знавших Олега Ивановича.

В вестибюле на посту сидит молодая женщина, я представляюсь ей и говорю о цели прихода сюда. И слышу в ответ: «Я с ним, к сожалению, не была знакома, а вот наша горничная Любовь Александровна Шемякина, которая работает у нас много лет, может вам кое-что рассказать».

Передо мной стоит милая, простая, уже далеко не молодая женщина.

— Что вы можете рассказать об Олеге Дале? — спрашиваю я.

— Давно это было… Бывал здесь не часто. На съёмках когда. Ходил в валенках.

— Почему?

— У него ноги мёрзли. И ещё — в лаптях.

— ?!.

— Играл кого-то. В лаптях и такой вот рубашке, — показывает длину.

— Иванушку-дурачка?

— Вот-вот. В коттеджик всё бегал.

— В какой коттеджик?

— Где киношники жили. Это было давно. Лет пятнадцать тому назад… «Олегу некогда переодеться, он в лаптях идёт», — говорили мы.

Любовь Александровна рассказывает об Олеге Дале с ласковыми интонациями.

— Я знаю, что Даль в первом номере жил. Покажите мне, пожалуйста, его комнату.

Она открывает дверь, ведущую в длинный светлый коридор. По правую сторону — высокие окна, полевую — располагаются номера.

— Да, он всегда в первом номере жил, я тогда была горничной первого этажа.

Мы входим в маленькую комнатку с крошечной прихожей.

— Вот на этой кроватке он всегда спал. Но мебель сменили. Раза два уже. Такое же трюмо стояло в углу, письменный стол.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});