Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

мы с ним обо всём договорились…»

Так и осталось для меня загадкой, какие силы приняли участие в этой интриге, каким образом и кто повлиял на решение французского артиста. Не удивлюсь, если донеслись до Парижа голоса из России. Лермитт вполне мог наводить справки и услышать нелестные высказывания о человеке, с которым предстояло работать, от его российских коллег. Тогда с французами тесно сотрудничало несколько наших режиссёров, кто-то из них скорее всего и расписал мрачные перспективы сотрудничества с Меньшовым.

После неудачи с Лермиттом стали рождаться новые идеи – мы решили не ограничиваться артистами из Франции. Нами двигала тогдашняя мода, весьма похожая на массовое помешательство, считалось, что нужно внедрить в российский фильм иностранную звезду и это позволит прорваться на международный рынок. Тщетность этих надежд стала понятна довольно скоро, но представление об идеальном западном мире, куда обязательно следует стремиться, сломало немало судеб. А если не сломало, то во всяком случае повлияло драматически. Машков, например, чуть ли не 15 лет сидел в Голливуде, ничего особенного не высидел, а только время потерял. Если бы он работал здесь во всю мощь своего таланта, совсем другая могла сложиться творческая судьба – и как у актёра, и особенно как у режиссёра. Так было со многими: уезжали в надежде на блестящую карьеру, а заканчивалось рутиной, когда по три раза в неделю ходишь на кастинги, чтобы раз в три года сыграть какого-нибудь подлеца из России.

Размышляя о кандидатуре артиста на главную роль, я вспомнил встречу с Томом Крузом и решил возобновить знакомство. Попробовал отправить письмо – никакой реакции. Полетели с Верой в Америку и в Лос-Анджелесе предприняли попытку выйти на суперзвезду через Олега Видова – его жена очень деятельная дама со связями в киномире. Я пожаловался, что не могу связаться с Крузом, она ответила: «Да не может быть, я сейчас найду контакты…» Но и с её помощью ничего не вышло. Думаю, с президентом Америки организовать встречу было бы проще.

Том Круз, может быть, одно из последних звёздных явлений в мировом кино. Сегодня кинематограф как фабрика звёзд исчезает – с этой мыслью Карена Шахназарова я согласен. Во всяком случае, новые звёзды будут несопоставимы по масштабу с прежними. И к нынешним звёздам приходится подогревать интерес искусственно, с помощью пиар-технологий…

Уже после возвращения из Америки возникла идея пригласить на главную роль Барышникова. Я попросил телефон знаменитого танцора у Сергея Юрского, и тот под большим секретом дал номер, с условием на него не ссылаться. Я позвонил Барышникову, но получил категорический отказ: «Нет, в Россию не поеду…»

От безысходности я уже начал присматривать каких-то польских артистов, а потом вдруг остановился и сказал себе: «Да чего я с ума схожу? По какой, собственно, причине цепляюсь за иностранца?» Затея с импортным актёром имеет смысл, если речь идёт о звезде уровня Тома Круза, с которым можно претендовать на мировую премьеру, но ведь даже Тьерри Лермитт такому статусу не соответствовал. И я отменил планы поиска зарубежных исполнителей и задумался о наших, хотя понимал, что на тот момент не было в России классных сорокалетних артистов.

Стали обсуждать между собой варианты, и Марина Мареева предложила: «Есть в театре Маяковского прекрасный актёр Анатолий Лобоцкий…» Она не знала его лично, просто видела в спектакле «Чума на оба ваших дома» – некое продолжение шекспировской истории «Ромео и Джульетты» в интерпретации Горина. Я сходил на спектакль – артист вроде ничего, да к тому же Вера вспомнила, когда зашла речь о Лобоцком: «Подожди, я, кажется, с ним снималась…» Стали искать видеокассету, глянули – действительно он. В 1988 году Вера снялась в телефильме «Объективные обстоятельства», и Лобоцкий играл там брата её героини. С тех пор прошло двенадцать лет, «брат» похудел, годы пошли ему на пользу, он приобрёл внешность, которая вполне подходила для роли француза Андрэ.

Лобоцкий пришёл на пробы, вижу: волнуется, да и понятно – наступил ключевой момент его творческой биографии. Артистическая судьба складывалась у Толи непросто, ему было уже сорок, он приехал в Москву из Тамбова, жил в общежитии на пару с Андрюшей Болтневым, вместе они и куролесили, выпивали крепко, на личном фронте тоже кавардак…

Сделали пробу, я посмотрел материал, и мне очень понравилось Толино лицо. Долго вспоминал, кого он мне напоминает, потом понял – Жерара Филиппа, пусть и мимолётно, но и намёка уже достаточно. Я его утвердил, и после не пожалел ни разу. Лобоцкий сыграл прекрасно, хотя роль была трудной даже чисто технически. Нужно было имитировать речь иностранца, но и с этой проблемой он справился, подошел к её решению серьёзно – отыскал настоящего француза со знанием русского языка, который наговорил ему текст на плёнку, так что можно было заучить все детали специфического произношения и в итоге получилось органично.

У Веры, я считаю, это лучшая работа в кино. Соня в «Зависти богов» – по-настоящему её роль. Такие совпадения актрисы и героини случались у Веры редко. Она умеет играть любовь и в коллегах своих особенно ценит именно это качество, говорит, что за всю жизнь встретила только пару-тройку партнёров, умевших играть любовь, один из них – Костя Григорьев.

В театре у Веры была роль, где природа её актёрского дарования совпала с образом героини, – Гелена из «Варшавской мелодии». Я помню, на премьере мы с Юлей сидели рядом, начался спектакль, Вера вышла на сцену, и мы чуть ли не с первых её реплик оба начали плакать – настолько это было проникновенно и трогательно. Хотя я ожидал постановку с волнением, не очень понимая, как можно играть эту роль после Борисовой. В спектакле Театра Вахтангова Юлия Константиновна – блистательна, притом что Ульянов смотрелся очень средне. Я видел немало Гелен – Алису Фрейндлих, многих других актрис, в том числе и зарубежных, но такого впечатления, как Вера, они не производили. Вера играла изумительно, роль была как будто специально написана для неё. То же можно сказать и о роли Сони в «Зависти богов».

Впервые я снимал картину не по сценарию, а руководствуясь сценарным планом. Я знал место съёмки, приблизительно представлял, о чём будут говорить персонажи, но многие сцены ещё не были оформлены. Кое-что приходилось придумывать прямо в кадре, но этот довольно сомнительный метод не помешал сделать кино, в котором всё на своих местах. Картина получилась, потому что меня переполняло желание высказаться, и я точно представлял, о чём именно. Я хотел если не ответить, то хотя бы задаться вопросом, до сих пор занимающим большинство наших соотечественников после 1991 года: как же такое стало возможно? Те, кого волнует судьба страны, кто ощущает ответственность перед историей, до сих пор пытаются разобраться в причинах распада СССР.

Я записывал диалоги, придумывал сцены, стараясь создать образ эпохи, описать времена, предшествующие перестройке, я рассказывал об интеллигенции, которая ещё не высыпала на площади с лозунгами в поддержку демократии, но уже во всю иронизировала над советским государством, посмеивалась над страной, азартно травила анекдоты, остроты её были точны, хохмы талантливы – невозможно не впечатлиться, не попасть под влияние этих умных, тонких, обаятельных людей.

Но если в анекдотах – иносказание, эзопов язык, то на «Свободе», «Голосе Америки», «Немецкой волне» – «настоящая правда», всё то, чего никогда не скажут в лживых советских новостях. Интеллигенция – элита общества, к началу 80-х уже, по сути, порвала со страной, была полностью подготовлена к приходу Горбачёва.

Когда читаешь сегодня соображения Солженицына о Февральской революции, становится ясно, что писалось это человеком, не наблюдавшим воочию происходящего в СССР в середине 80 – начале 90-х. Для тех, кто пережил перестройку, испытал её на собственной шкуре, уже нет никаких секретов в механизме Февральской революции. Движущая сила в обоих случаях одна и та же – интеллигентская команда, самоуверенная, деловитая, твёрдо знающая, как следует разрушать. Правда, когда на развалинах старого порядка наступает неизбежная катастрофа, они начинают валить друг на друга, уходить от ответственности, переходить в другие лагеря, пересматривать взгляды, менять партии.

Какое-то время мне казалось, что в 1988-м, 1989-м, 1990-м был совершён ряд ошибок, не будь которых, страна бы сохранилась. Но довольно скоро я осознал: настрой на разрушение Советского Союза был настолько мощным, что сил, способных ему противостоять, попросту не существовало. По этой же кальке Солженицын искал ошибки царя: зачем, дескать, он уехал в Ставку, почему не договорился с тем, не убедил того… Всё тщетно: в преддверии и во время революции уже начинает работать другая историческая логика, снежный ком летит с горы, поглощая всех и вся, стремительно увеличиваясь в размерах, устремляясь к неизбежному финалу. Никакими случайностями не объяснить