Подлинная история РСДРП–РКПб–ВКПб. Краткий курс. Без умолчаний и фальсификаций - С. Рудник

В эти годы шире стала распространяться подозрительность, усиливалось взаимное недоверие среди коммунистов в партийных организациях. Некоторое оздоровление в их работу внесли решения январского Пленума ЦК ВКП(б) 1938 г. Однако массовые репрессии не прекратились, а продолжались вплоть до 1939 г.

Волна массовых репрессий 1937-1938 гг. широко захватила руководящих работников партийных, советских органов, хозяйственных организаций, а также командный состав армии и органов НКВД. По данным на 5 февраля 1939 г., Л. П. Берия и А. Я. Вышинский докладывали Сталину: особым совещанием ОГПУ и НКВД и тройками на местах за время с 1927 года осуждено к различным мерам наказания (к заключению в лагеря, ссылке, высылке) 2 100 000 человек. За два года – 1937-1938 – были арестованы 1 548 366 человек, из них расстреляны 681 692[526].

За эти годы в большинстве республик, краев и областей было арестовано почти все руководство партийных и советских органов и значительное количество руководителей городских и районных организаций. В ряде крайкомов, обкомов и райкомов партии за это время подверглись арестам два-три состава руководящих работников. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде ВКП(б), были арестованы и расстреляны 98 человек. Из 1966 делегатов съезда с решающим и совещательным голосом были арестованы по обвинению в контрреволюционных преступлениях 1103 человека, из них расстреляны 848.

В середине ноября 1938 г. в Политбюро поступило заявление от начальника Ивановского областного управления НКВД В. П. Журавлева, в котором тот сообщал о серьезных, с его точки зрения, недостатках в работе органов госбезопасности, о подозрительном поведении ряда руководящих работников НКВД и о том, что Ежов, которому он в свое время об этом сигнализировал, никак на его сигналы не реагирует. Сталин распорядился перевести его в Москву и назначить начальником столичного управления НКВД. Для обсуждения ошибок Н. И. Ежова 19 ноября Сталин созвал представительное собрание с участием членов Политбюро заместителя Ежова по Комиссии партийного контроля М. Ф. Шкирятова, заведующего Отделом руководящих партийных органов Г. М. Маленкова, а также Л. П. Берия и М. П. Фриновского. Оно продолжалось более пяти часов. 23 ноября Ежов написал письмо на имя Сталина с просьбой освободить его от должности наркома внутренних дел. Он признавал, что им были допущены серьезные ошибки по линии организации разведки, следственной работы и кадровой политики. Ежов ставил себе в заслугу, что НКВД «здорово» погромил врагов. Вечером 23 ноября Сталин вызвал к себе Ежова и провел с ним трехчасовой разговор в присутствии В. М.Молотова и К. Е. Ворошилова. Объяснения Ежова не встретили понимания у присутствующих. Вечером 24 ноября всесильный нарком был отправлен в отставку. 25 ноября народным комиссаром внутренних дел был назначен Л. П. Берия. Непродолжительная «оттепель» в начале 1939 г. сменилась новыми репрессиями, но уже меньшего масштаба[527].

3. Итоги сталинских пятилеток

Парадокс истории заключается в том, что «большой террор» проходил на фоне реальных успехов, достигнутых советским народом. Во второй половине 1930-х гг. страна прекратила ввоз сельскохозяйственных продуктов, не покупали за рубежом и хлопок, сократилась закупка черных металлов, торговый баланс стал активным и принес прибыль. Вдвое выросла производительность труда. Валовая продукция увеличилась в 2,2 раза. Однако общие сдвиги и реальные достижения отнюдь не меняли общего вывода о том, что широко прокламируемые в советской историографии положения о досрочном выполнении второй пятилетки не соответствовали действительности. Из 46 плановых показателей выполнены были задания только по 10. Лидером оставалась тяжелая промышленность. Деревня продолжала восприниматься как поставщик дешевого зерна и массовый источник рабочей силы. С помощью административных мер и налогов к исходу 1930-х гг. единоличные крестьянские хозяйства как товаропроизводители практически были изжиты. На рубеже 1930-1940 гг. в стране было ликвидировано 816 тыс. хуторских хозяйств. Политические руководители СССР пытались перескочить через ступени зрелости сельскохозяйственной экономики, обойти законы общественного воспроизводства.

Отдавая должное, отметим, что за короткий срок вырос потенциал, который по отраслевой структуре, техническому оснащению, возможностям производства находился на уровне самых развитых стран, он предназначался для дальнейшего развертывания тяжелой промышленности, военно-промышленного комплекса. Эти сдвиги стали аксиомой в советской историографии. Куда меньше писалось и говорилось, что индустриализация не затронула другие отрасли экономики. Ручной труд преобладал в сельском хозяйстве и строительстве, не получила развития легкая промышленность, мало внимания уделялось развитию инфраструктуры – сооружению дорог, элеваторов и складов. «Большой скачок» не был мифом советской историографии. Он действительно состоялся. Это был, прежде всего, стремительный рост насильственно преобразуемой экономики, рождения новой модели общества под флагом социализма.

В отечественной историографии всегда аксиомой был тезис о том, что бурный рост народного хозяйства кардинально изменил не только условия труда, но и быт советских людей. Факт увеличения численности рабочих и служащих с 9 млн в 1928 г. до 23 млн в 1940 г. рассматривался как признак подъема благосостояния трудящихся. Но 30-е гг. для советского народа были десятилетием огромных трудностей и лишений, гораздо более тяжелых, чем 1920 гг. В 1936 и в 1939 гг. плохие урожаи вызвали перебои в продовольственном снабжении города. В постперестроечной литературе, посвященной этим проблемам, основная вина возлагалась на политическое руководство страны. Сталин и его окружение рассматривались как непосредственные организаторы голода. Такая точка зрения не соответствует истине. Политика государства была направлена на то, чтобы оградить городское население, избежать деклассирования рабочего класса и заставить крестьянство принять главный удар на себя[528].

Новый быт: «Жить стало лучше, жить стало веселее»

Уровень жизни в 1930-е гг. резко понизился и в городе, и в деревне. Следствием форсированной индустриализации явилось то, что города наводнили пришельцы из деревень. Жилья катастрофически не хватало. На исходе 1930-х гг. на одного горожанина приходилось жилой площади меньше, чем до революции. Большинство жильцов населяло коммунальные квартиры, бараки, подвалы, сохранялись даже землянки. Число жителей Москвы с 2 млн увеличилось до 5 млн чел., в Ленинграде оно также выросло резко, а население Свердловска увеличилось со 150 тыс. человек до полумиллиона. Такая же картина повсеместно наблюдалась во всех промышленных центрах СССР.

Детская смертность превысила показатели конца 1920-х гг. Рождаемость падала. Потребление мяса и рыбы в городе составляло в 1932 г. всего одну треть от уровня 1928 г. и примерно пятую часть от нормы потребления на рубеже столетия. Существовали государственные коммерческие магазины. В 1933 г. средняя зарплата составляла около 125 рублей в месяц. Килограмм хлеба стоил в таком магазине 4 рубля, мяса – от 16 до 18 рублей, колбасы – 25, сливочного масла – от 40 до 45 рублей. Не лучше обстояло дело с промышленными товарами. Стоимость туфель в коммерческом магазине составляла 30-40 рублей, брюк – 17-18 рублей[529].

С переходом к централизованному планированию неотъемлемой чертой советской экономики стал дефицит товаров. Он сопутствовал всему советскому периоду отечественной истории и постоянно считался временной проблемой. Дефицит в равной степени был обусловлен недопроизводством потребительских товаров и сложившейся системой их распределения. Не хватало не только продовольствия, но и керосина, спичек, соли, обуви и одежды. Фактически отсутствовала система бытового обслуживания. Только в марте 1936 г. был принят закон, разрешающий частную практику в таких сферах, как починка обуви, ремонт и пошив одежды, плотницкое и столярное дело, фотография, стирка белья и металлоремонт[530].

С конца 1932 г. были введены внутренние паспорта и городская прописка. Острым был жилищный кризис, и никакой социальный статус или связи часто не гарантировали получение отдельной квартиры. Обычной нормой для городов сталинской эпохи была коммунальная квартира – по комнате на семью. Сам термин «коммунальный» носил идеологический оттенок, вызывая в воображении некое коллективное социалистическое общежитие. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. наиболее радикальные архитекторы строили новое жилье для рабочих с общими кухнями и ванными. В действительности коммунальные квартиры не способствовали воспитанию духа коллективизма и привычек общинного быта у жильцов. Характерной чертой этого времени стало ведомственное жилье, когда квартира или комната, а также коммунальные услуги представлялись предприятием или учреждением, принадлежащим отдельным ведомствам.