Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

А спектакль между тем продолжался. И наступило время, когда Дон Кихот и Санчо Пансо должны были появиться на сцене. В нужный момент из кулисы выглянула морда лошади с трепещущими ноздрями и исчезла. Кто-то втянул ее обратно.

Публика оживилась. В зале возник неподдельный интерес к спектаклю.

В драме нашли бы выход из положения, как-нибудь выкрутились бы. Но в опере все завязано на музыке!

Дирижер «снял» оркестр и, наклонившись к музыкантам, что-то сказал. До зрителей донеслось — «…надцатый». Оркестр начал сначала. Косясь в кулису, и продолжая дирижировать, маэстро нажал кнопку помрежа. Взбешенный помреж в отчаянии лягнул ишака по излишней, по крайней мере в данный момент, детали. Ишак в недоумении посмотрел на нахала, но, видимо, что-то понял, нехотя и не торопясь принял благопристойный вид и вышел на сцену. Все вздохнули с облегчением.

Спектакль продолжался.

Вернувшись на свою сторону, я застал в кабинете очень популярного в те годы, а ныне совершенно забытого, фотокорреспондента «Огонька» Отто Кноринга. Увидев мой взъерошенный вид, он поинтересовался: «Что случилось? Какой кадр пропал!» — сокрушался он.

Всем памятен портрет М. П. Мусоргского кисти Репина — глубокий старик с всклокоченными седыми волосами и красным носом закоренелого алкоголика. Этому «старику» не было и 42-х лет! (Роковой возраст — Андрей Миронов, Владимир Высоцкий… Блок!). Его гениальные оперы «Борис Годунов», «Хованщина» закончил и оркестровал его друг Н. А. Римский-Корсаков. «Хованщина» — трагедия, в финале которой раскольники решают покончить жизнь самосожжением. С мольбой вздымая руки к небу, они взывают к единоверцам: «О, православные! О, православные!»

Артисты хора, особенно женщины, стройностью не отличаются, им трудно поднять тяжелую руку и режиссер попросил дирижера: «Скажите им, чтобы подымали руки повыше!». Дирижер остановил репетицию и, обращаясь к артистам хора, сказал: «Что вы показываете в оркестр? Где вы там видите православных!».

В годы, когда молодые поэты во главе с Маяковским предлагали сбросить Пушкина с парохода современности, появилось множество пародий на великого поэта. Особенно досталось «Онегину», и не только на русском языке. Запомнилась фраза из арии Ленского — «Ци гёпнусь я дручком пропэртый». Не остались в стороне и евреи: «Варум Ленский, гейст нит танцн, стейст ба ванд ун кнепст да ванцн?» (почему, Ленский, ты не идешь танцевать, а стоишь у стены и давишь клопов?)

Постановление ЦК ВКП(б) «Об опере Мурадели «Великая дружба» уже давно стало историей. Но мало кто помнит, что была и оперетта Сигизмунда Каца (по прозвищу Зига) с таким же названием, быстро сошедшая со сцены. Едва ли кто-нибудь вспомнит ее содержание: речь там шла о дружбе в одном селе украинца и еврея. Зато все помнят прекрасную песню:

Как у дуба старогоНад лесной, криницеюКони бьют копытамиГривой шелестяЕхали, мы ехалиСелами, станицамиВ конницу БуденногоЕхали служить.

* * *

«Необыкновенный концерт» Сергея Образцова долгие годы украшал афишу Центрального театра кукол. Появился спектакль в первые послевоенные годы под дерзким названием «Обыкновенный концерт», как пародия на Московскую эстраду, которая в то время считалась образцом пошлости и когда хотели что-нибудь раскритиковать, говорили: «Ну, это дажене Мосэстрада». Все были легко узнаваемы: певица с пышным бюстом — Барсова, виолончелист — Ростропович, конферансье Апломбов — Гаркави, дети в коляске — выпускники школы Столярского, цыганский хор и ансамбль никогда не существовавшей Заполярной филармонии — заполонившие страну псевдоцыганские коллективы, состоявшие из одних евреев…

Не всем это понравилось, посыпались жалобы и Образцов сделал «хитрый» ход: добавил в название концерта частицу НЕ. Дескать, бывает, случается, но НЕ типично. Авторитет эстрады был спасен.

Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного» в войну, в Алма-Ате, где в эвакуации находилась Галина Уланова. По его просьбе она пробовалась на роль царицы Анастасии и всем очень понравилась. Но в это время она получила приглашение в Большой театр (из театра им. Кирова в Ленинграде), игнорировать которое она не решилась. Эйзенштейн очень горевал и все повторял: «Хочу Уланову! Хочу Уланову!».

Снимавшийся в фильме Михаил Жаров уговорил его снять в этой роли свою тогдашнюю жену Людмилу Целиковскую. Шла война, раздумывать и выбирать не было возможности и Эйзенштейн согласился, скрепя сердце: «Какое порочное лицо, — говорил он, — снимайте ее только в профиль».

Но «в профиль» не всегда получалось. Эта история имела неожиданное продолжение. Фильм был представлен на Сталинскую премию. Списки просматривал сам Сталин. Дойдя до фамилии Целиковской он сказал: «Царицы такими не бывают!».

И вычеркнул.

В своих воспоминаниях Раиса Азар пишет, что однажды, когда она находилась в гостях, позвонил Маяковский, и попросил о встрече. Ей не хотелось покидать компанию и она отказалась, сказав, что встретится с ним в следующий раз.

«В следующий раз мы встретимся у памятника мне на площади моего имени», — сказал Маяковский».

Она была так возмущена, что вернувшись к хозяевам сказала: «Вы подумайте какой дурак! Вы знаете, что он сказал?». — И повторила слова поэта. И что же? Памятник и площадь есть.

Состоялась ли предсказанная встреча — неизвестно.

К 150-летию Бородинской битвы С. Ф. Бондарчук снял свой знаменитый фильм «Война и мир» и повез его показывать в Париж. Во вступительном слове он не преминул сказать, — как учили, — что Бородино — это «победа русского оружия». По залу прошло какое-то движение. Бондарчук решил, что его перевели неправильно и повторил. В зале поднялся свист и топот. Оказывается французы 150 лет тогда, а скоро уже все 200, не без оснований считают битву под Бородино своей победой.

Кутузов отступил (бежал?) с поля боя, «чтобы спасти армию» — это спорно до сих пор — и оставил Москву…

Сложно считать это победой.

* * *

Первым грандиозным литературным праздником после Победы было тысячелетие «Витязя в тигровой шкуре» и его автора Шота Руставелли. Из Москвы отправилась делегация писателей со всего Советского Союза — триста человек. Ехали еще поездом. В Тбилиси их разобрали по предприятиям и учреждениям, учебным заведениям и воинским частям, колхозам и совхозам. Описать грузинское гостеприимство не берусь. Когда они снова собрались в поезде, чтобы ехать в обратный путь, Михаил Светлов сказал: «Мы приехали в Тбилиси, до того перепилиси, что-то пили, что-то ели, что-то Рус-тавелли…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});