Пелагий Британец - Игорь Маркович Ефимов

узник, недавно выпущенный из тюрьмы и проделавший долгое морское путешествие, вдруг упал в обморок в душном зале?

Поверь — ты соскользнул на пол так тихо, что это заметили лишь несколько человек, стоявших в задних рядах. И слуги сразу подняли тебя и незаметно унесли обратно в мою канцелярию.

(Маркус Паулинус умолкает)

Да, дорогой брат, мои нападки на тебя были несправедливы. Мне некого винить. Никто не мог предупредить меня. Скорее мне следует извиниться, что я подвел тебя, чуть не нарушив торжественность церемонии. Но боль была так внезапна и непомерно остра, что у меня мгновенно остановилось дыхание.

Может быть, освобождение из тюрьмы пошатнуло мою душу. Ведь оно было для меня полной неожиданностью и сильным потрясением. Друзья готовили мой побег в такой строгой тайне, что даже мне ни о чем не сообщали. Когда тюремный смотритель явился в мой чуланчик и заявил, что мне разрешен визит к врачу, я сначала не понял — о чем он. Но, слава Богу, догадался ни о чем не спрашивать и послушно отправился за ним. И когда в доме врача ко мне внезапно вышла Корнелия с ворохом чистой одежды, я просто потерял дар речи и позволил ей переодевать себя так, словно я был малый ребенок.

С Манием нам удалось провести вместе всего каких-то два часа, в ожидании сумерек, когда легче было бы проскользнуть на корабль. И за это время он рассказывал мне лишь о событиях в Италии, о судьбах друзей, о преследованиях, которым подвергались пелагианцы в прошедшие годы.

Вот отрывок из его рассказа.

СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ЮВЕЛИР МАНИЙ

После того как епископ Юлиан вынужден был бежать из Италии, мы поняли, что борьба проиграна. Грех отчаяния проникал в души так глубоко, что пропадало желание вставать поутру, впрягаться в лямки повседневных забот, смотреть на человеческие лица, брать в руки резец и щипцы, слушать голоса.

Последние вспышки надежды прорастали легендами и слухами.

То говорили, что какой-то священник в Африке заперся со своими прихожанами в базилике и они грозят сжечь себя, если их заставят изменить учению Пелагия.

То передавали из рук в руки и переписывали письмо, якобы от Августина из Гиппона, в котором он признавался в своих заблуждениях и призывал защищать пелагианцев.

То уверяли, что сам Пелагий тайно приплыл в Бриндизий и вот-вот готов выступить открыто с проповедью, а затем возглавить своих сторонников в Италии.

Но в это я уж никак не мог поверить. Слишком хорошо я помнил тот судьбоносный день в Иерусалиме, в 416 году, когда Господь наполнил его голос такой чудной силой, когда он звенел под куполом собора и все мы ждали, ждали, ждали одного — последнего! зовущего! — слова. Но так и не дождались.

Ты к тому времени уже уплыл обратно в Грецию, спеша опередить осенние ветра. А я остался еще на несколько недель. Меня тоже тянуло домой, к семье. Но смутное предчувствие каких-то важных событий томило меня.

И вот грянуло — как огнем из вулкана.

В Иерусалим прибыло послание. Из Рима, от Папы Иннокентия. Все церковные власти в Святой Земле извещались о том, что Пелагий Британец и его ученик Целестий отлучены от церкви, а учение их объявлено еретическим.

Как? За что? Ведь только в прошлом году два собора — один здесь, в Иерусалиме, и другой рядом — в Диосполисе, выслушали разъяснения Пелагия и полностью оправдали его, сняли обвинения в ереси. Целестий торжественно принял сан священника. А теперь какие-то африканские епископы, не выслушав, не расспросив, выносят свой приговор. Почему церковь должна подчиняться им?

Мы кинулись к главному городскому собору. Новый епископ Иерусалимский, Прэйлиус, вышел к нам и объявил, что и сам он ошеломлен полученным посланием, но вынужден подчиниться и на время запретить проповеди Пелагия. Ему понадобится неделя, чтобы ознакомиться с обвинениями против пелагианцев. Сам Пелагий уже представил ему свои письменные разъяснения, которые он готовил для собора в Диосполисе и которые теперь отправит Папе в Рим. Через неделю вердикт будет вынесен.

Целую неделю город глухо гудел, затаивался, ждал. Враги наши, распаляемые неистовым Иеронимом из Вифлеема, открыто ликовали. Они поносили нас на улицах и базарах, и нам приходилось хватать за руки самых молодых и горячих единоверцев, готовых кинуться в драку. Клевета и ложь — будто кто-то из пелагианцев напал на сторонников Иеронима.

Мы терпели все — стиснув зубы, понурив головы, сцепив пальцы так, что белели костяшки.

А в день объявления решения было уговорено сходиться к собору в простых, туго подпоясанных туниках — так чтобы никто не мог спрятать под одеждой ни палки, ни кинжала, ни камня. Наши враги забрасывали нас грязью и всяким гнильем — мы только утирались, пригибали лица, прижимались теснее друг к другу.

Епископ Прэйлиус вышел на ступени собора, опустился на колени, сложил руки для молитвы. Толпа на площади была так густа, что только первые ряды могли последовать его примеру. Моим коленям так и не удалось протиснуться до каменной плиты. Сквозь чужие затылки я мог видеть мозаичного Христа над главными дверьми собора. Он протягивал евангелистам свитки с Новым Заветом. Луч света тянулся к нему из кружка, в котором Моисей трудился над скрижалями. Под слабым осенним солнцем гусиные пупырышки вспухали у нас на коже в ответ на каждую облачную тень.

— Слава Господу, слава Отцу и Сыну и Духу Святому! — возгласил епископ. — Братья мои по вере в Искупителя нашего! Нет у пастыря Церкви Христовой более священного долга, чем наставление верующих в духе и слове истинного христианского учения. Смиренно следовать постановлениям святых соборов — вот чему учит нас церковь. Но что же делать нам, когда разномыслие о вопросах веры не было еще освещено соборной премудростью иерархов церковных? В такие трудные дни остается нам полагаться лишь на слабый свет собственного нашего разумения, отпущенного нам Создателем. Каждый из прошедших дней начинал я молитвой к Господу, прося, чтобы просветил Он меня, чтобы открыл глубинный смысл лежавших передо мною посланий. Обложившись священными книгами, проверял я разъяснения собрата нашего по вере Христовой — Пелагия Британца. Тех разъяснений, которые представил он святым соборам здесь год назад, которые повезет Папе Иннокентию в Рим.

Епископ нагнулся и тронул лбом каменные плиты.

Мы затаили дыхание. Стало слышно, как прилетевший из Египта ветер хамсин посвистывает в синих изразцах, украшавших колонны.

— Господь Всеблагий, Всевидящий, Всемогущий! — возопил епископ, распрямляясь. — Не лиши благодати Своей паству мою, если я погрешил против Слова Твоего. Но со всем старанием моим, со всем