Фурцева - Леонид Млечин

Через несколько дней ночью позвонил помощник первого секретаря ЦК по идеологии Владимир Семенович Лебедев, сообщил мнение шефа о поэме:

— Прочел с удовольствием. Ему понравилось, очень понравилось, благодарит за внимание, желает…

Девятнадцатого мая 1957 года в правительственной резиденции Хрущев вновь встречался с деятелями литературы и искусства. Для начала он напугал слушателей. Как раз накануне вернулся из поездки в Индонезию председатель президиума Верховного Совета СССР Климент Ворошилов. О его успешном визите в дружественную страну писали газеты. И вдруг Хрущев сказал:

— Вы думаете, что у нас уже бесклассовое общество, врагов нет, что же, с молитвами будем жить дальше? Я расскажу вам один секрет… Ворошилов находился в Джакарте, а мы знаем, чья агентура поехала уничтожить самолет с Ворошиловым. (Удивление в зале.) Да, да.

— Чья? — поинтересовалась писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян.

Хрущев прямого вопроса не ожидал. Отрезал:

— Этого я вам не скажу. (Смех.) Не все ли вам равно? Наших врагов, а какая разница — американская или французская, от этого не легче… Враги существуют, и оружие надо держать наготове и прежде всего держать главное оружие — идеологическое оружие в порядке. Сейчас хотят разложить с идеологического фронта, поэтому ваш участок фронта, участок писателей, самый главный, потому что через вас хотят, влияя на вас, разлагать наше общество…

Но тут опять встряла Мариэтта Шагинян:

— А можно спросить — есть ли в Армянской республике масло? Мы идем к коммунизму, а население кричит — где же масло?

Недовольный Хрущев повернулся к представителю Армении:

— У вас нет масла?

— Масло есть, сахар есть. Правда, масла стало поменьше…

— А когда я была, — продолжала Шагинян, которую нельзя было сбить с толку, — масла не было.

— Она была в марте, — оправдывался представитель республики, — действительно один-два дня не было.

— Там живут мои родственники. Масла там нет, — настаивала Шагинян.

— Мариэтта Сергеевна, — пытались ее урезонить, — такой случай может быть и впредь один раз в году.

— Как туда ни приеду, так масла нет, — упрямо констатировала Шагинян.

В зале смеялись.

Хрущев предпочел продолжить разговор о положении в писательских союзах:

— Хуже всего в Москве, а очень важно, кому служит Московская писательская организация, какие цели она ставит… Книга должна быть оружием в арсенале партии… У нас духу хватило бы принять меры против вас. И государство должно принимать эти меры, если способны загубить его дело…

Он обратился к Екатерине Алексеевне Фурцевой:

— А о москвичах, товарищ Фурцева, я скажу, что Московский городской комитет немножко либерально подошел. Нельзя быть зрителями положения в московском Союзе писателей. Или товарищи должны разобраться и принять оздоравливающие меры, или же мы должны помочь им. Нельзя, чтобы в Москве разводилась гниль…

Но столичная интеллигенция только и делала, что огорчала Хрущева и его товарищей по президиуму ЦК. К особенностям нашей духовной истории относится то, что понятия «интеллигент», «интеллигентный», «интеллигенция» неизменно сохраняют откровенно пренебрежительный оттенок. С этим пренебрежением к интеллекту давно следовало бы покончить, но ничего не меняется.

Настоящий интеллигент в силу самой своей природы расположен к критике. Ему свойственно стремление ставить под сомнение то, что большинству представляется естественным. Это и предопределяет конфликт интеллигенции с властью. Интеллигент считает своим долгом идти поперек течения, говорить не то, что говорят другие, противоречить общепринятой точке зрения и вступаться за униженных и оскорбленных. Поэтому интеллигентов так часто именовали антипатриотами, космополитами, предателями и осквернителями собственного гнезда.

Так было всегда. После подавления первой русской революции 1905 года Максим Горький ездил по всему миру и призывал не давать кредиты царскому правительству. Это тоже казалось кому-то непатриотичным.

Но как должен поступать настоящий интеллигент?

Есть две линии поведения. Одна — решительно протестовать против глупых, вредных и преступных действий власти. Так поступали, скажем, писатель Александр Солженицын и академик Андрей Сахаров. Другая линия — пытаться воздействовать на власть изнутри, сдерживать ее. Так поступали Александр Твардовский, когда был редактором журнала «Новый мир», и академик Петр Капица, который постоянно писал то Сталину, то Молотову, то Хрущеву и всякий раз чего-то добивался. Твардовский, постоянно делая реверансы в сторону ЦК и цензуры, превратил «Новый мир» в форпост либеральной мысли. Академик Капица, пользуясь своим авторитетом, сумел многим помочь, а будущего лауреата Нобелевской премии Льва Ландау вытащил из тюрьмы. Но они вынуждены были держаться в определенных рамках и своим сотрудничеством придавали власти видимость респектабельности. И в этом их упрекали. Сахаров и Солженицын считали, что важнее всего следовать своим принципам, а компромисс с властью губителен. Сахаров говорил так: сделать ничего нельзя, но и молчать нельзя… Но надо признать: и тот и другой сделали для страны много больше, чем вся армия их гонителей и хулителей.

В годы перестройки профессиональный партийный работник Виктор Васильевич Прибытков не по своей воле оказался на работе в Главлите и здесь впервые прочитал запрещенную его предшественниками поэму «По праву памяти» любимого им Твардовского. Прибытков достал из архива верстку поэмы, набранной в 1969 году для апрельского номера «Нового мира». Верстка поступила в четвертый отдел Главлита.

Прибытков увидел «верстку, испещренную подчеркиваниями и знаками вопроса, поставленными красным карандашом бдительного цензора. Почти все строфы подчеркнуты красным карандашом с массой вопросительных и тревожно-восклицательных знаков на полях. Нередко по три кряду!» Через полтора десятилетия не пустившие поэму к читателю цензоры все еще трудились в Главлите. «Потрясло меня, — пишет Виктор Прибытков, — то, что вины за собой они не чувствовали, а усматривали чуть ли не подвиг в том, что „зажали самого Твардовского“…».

Двадцать третьего октября 1958 года Борис Леонидович Пастернак получил телеграмму секретаря Нобелевского фонда о том, что он удостоен премии по литературе «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Его пригласили на торжественное вручение 10 декабря Нобелевской премии в Стокгольм. Пастернак ответил телеграммой: «Бесконечно признателен, тронут, горд, удивлен, смущен».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});