Пепел на твоих губах (СИ) - Вера Зверева

положил тёплую ладонь на щеку.

— Я избегала тебя всё это время не потому, что боюсь, что ты навредишь мне, — выдохнула она, — я боюсь, что это сделаю я. Я сделаю что-то очень плохое с тобой, Андрей.

Он свёл брови и мгновение смотрел ей в глаза, будто пытаясь что-то в них прочесть. Потом мягко притянул её к себе, обнимая и вжимаясь губами в макушку. Прошептал:

— Ты не можешь причинить мне вреда. Никогда этого не бойся. Ничего не бойся рядом со мной.

Вика обняла его одной рукой и уткнулась лицом в шею. Его словам так хотелось верить. Но не верилось. Это было бы слишком просто и неправдоподобно. Обещания имеют свойство не выполняться вне зависимости от желания тех, кто их даёт.

— Как ты с этим справляешься? — тихо проговорила она.

Андрей мгновение молчал, затем ответил:

— Плохо. Занимаюсь необдуманным сексом, чтобы заглушить негативные эмоции, — то ли пошутил, то ли серьёзно ответил он. Потом добавил, — Пытаюсь, как могу, раскладывать всё по полочкам в голове, искать логику, объяснения, давлю своё подсознание фактами. Загружаю себя делами до такой степени, чтобы не оставалось времени на раздумья. Самое сложное, это признать, что не справляешься и обратиться за помощью, когда совсем прижмёт.

— Ты обратился? — Вика подняла лицо. Он, наверное, сейчас говорит о возвращении к своему психотерапевту в реабилитационном центре.

— Я ему позвонил. Это уже неплохое начало.

— Я рада. Как прошла твоя… поездка? — поговорил ли ты с умершей матерью, хотелось спросить, но это было бы слишком даже для них.

— Длинно. Не люблю возвращаться домой. Там слишком холодно, дом каменный и его никто не отапливает. Когда он пустой, он и летом напоминает склеп. Я больше времени провёл на кладбище, чем дома. Ограду покрасил, сорняки выполол, занимался всей той ерундой, которая вроде как положена, только вот и мёртвым не нужна и живым не помогает.

Вика вспомнила все рассказы Разумова и Маши о его семье, и её захлестнуло любопытство. Но в то же время она боялась слишком глубоко погружаться в болезненную тему. Андрей перевернулся на спину и закинул одну руку за голову, подняв взгляд куда-то в потолок в раздумьях или воспоминаньях. Вика осторожно забралась ему под вторую руку, обняла и положила голову на плечо. Заглянула в глаза снизу вверх.

— Ты скучаешь по ним?

— Наверное. Но скорей испытываю чувство вины, — Андрей медленно раскрывал перед ней свои тайны, и Вика боялась лишний раз вдохнуть или задать не тот вопрос.

— Почему?

— Мне иногда кажется, что это моя вина. Что будь я рядом в нужный момент, ничего с ними бы не случилось. С отцом я ссорился, сбежал от него насколько мог далеко. А потом оказалось, что слишком.

— Что случилось?

— Он мечтал, чтобы я закончил академию Генштаба и как он протирал штаны в кабинете, пытался вылепить из меня второго себя. Или точней, лучшую версию себя. А я сбежал сначала из академии, а когда отслужил обязаловку, пошёл к ФСБ-шникам в спецотряд надирать задницы террористам. Лишь бы всё наоборот, — Андрей горько усмехнулся, словно сейчас смотрел на всё это как на ошибки бурной молодости. Может, именно так и было.

— Лёша сказал, что вы служили вместе, — вставила Вика, — какое-то время.

— Лёша болтун, — он покачал головой, — но хороший друг. А я не очень.

— Почему?

— Я и его бросил, когда его списали. Только выписали из больницы, как я уже в самолёте сижу.

— Наверное, у тебя были причины, — Вика помнила их, но рассказать о своих знаниях ей не хватало храбрости, ведь узнала она всё это за спиной Андрея и не в самых лучших обстоятельствах.

— Или я просто снова сбрасывал якоря. Да так тщательно, чтобы никто меня обратно зацепить не смог. Разумов хотел, чтобы мы вернулись вместе на службу в ФСБ, а я хотел быть от неё как можно дальше, настолько, что умотал под Дамаск по контракту, зарылся в пустыню, в вонючие палатки и бесконечные дороги под палящим солнцем. Я никому не звонил, не писал, пока первый полугодовой контракт не отмотал и не отправили обратно. Возвращаюсь, а там Лёха следаком устроился, отец полковника получил и ещё больше мне впиливает, что я свою жизнь в унитаз спускаю, и толку из меня никакого не выйдет.

Вика подняла голову и положила подбородок на грудь Андрея, чтобы лучше его видеть. Не хотелось его прерывать, но она начинала беспокоиться.

— Мне так мама вечно говорила, — поделилась она, — что я всё делаю неправильно, что не имею цели в жизни и обречена на нищету и одиночество, — Вика улыбнулась, с нежностью глядя на Андрея и понимая, что теперь и обеспечить себя смогла, и одиночество ей не грозит. Мама ошибалась. Она провела рукой по его груди, успокаивающим жестом, — в итоге она была неправа. Я уверена, что твой отец тоже.

— Он не понимал ничего из того, что я говорил, слишком долго сидел по кабинетам. Когда я пытался ему объяснить, что в настоящих, а не смоделированных боях мир выворачивается наизнанку и становится абсолютно чёрно-белым, он тыкал мне тем, что я неопытный сопляк. — Андрей опять усмехнулся, — а я за один контракт в них больше него участвовал, я в Пальмиру заезжал на броне в том возрасте, котором он библиотеку в академии штурмовал, да девок в столовке. Что он мог понимать? Полковник кабинетных войск и картонных учений.

— Ты снова уехал? — предположила Вика.

— Не сразу. Отгулял отпуск подальше от дома. Нашёл девчонку и жил у неё, пока не подписался на следующий год.

— Ольгу? — не выдержала Вика, но тут же прикусила язык. Андрей посмотрел на неё и нахмурился.

— Это тоже Разумов рассказал?

— Он не со зла.

— А по глупости. Ну да, ну да. Он её терпеть не мог.

— А ты? — язык чесался это спросить. Ревность ли это была или любопытство, не было пока понятно. Скорей всего и то и другое. Уж больно много всего Разумов рассказал об этой Ольге, но при этом мало хорошего. Хотелось защитить Андрея от этой женщины.

— А я… любил, наверное, — в конце засомневался он.

Вика решила сменить тему, понимая, что лёжа в постели с Андреем, обсуждать его бывшую она не в силах. Им до полного букета ещё не хватало Рената приплести, но тогда разговор может плохо кончиться.

— А твой дом, он под Зеленоградом?

— Да. Всё ещё там. Мама хотела его продать после смерти отца, не могла жить в нём одна. Слишком большой и пустой. А я не мог туда возвращаться, меня совесть