Весь Хайнлайн. Свободное владение Фарнхэма - Роберт Хайнлайн

Гамильтон тщетно пытался остановить его излияния.

— Надо сказать, они были очень вежливы и любезны. Сначала они предложили нам хорошенько подумать. «Если вы прибегнете к генетическому отбору, — сказали они, — ваши дети не получат пособия дикорожденных». Как будто мы сами этого не знали. Да разве в деньгах дело? Нам хотелось, чтобы дети выросли красивыми, здоровыми и были умнее, чем мы. Мы стали настаивать, и тогда они составили на каждого из нас карту хромосом. Прошло недели две или три, пока они нас снова пригласили. «Ну, док, — спросил я, едва мы вошли, — что скажете? Что нам лучше выбрать?» «А вы уверены, что хотите это сделать? — говорит он. — Оба вы — хорошие и здоровые люди, и государство нуждается в таких, как вы. Если вы откажетесь от своей затеи, я готов дать рекомендацию, чтобы вам увеличили пособие». «Нет, — сказал я, — я свои права знаю. Любой гражданин, даже дикорожденный, если хочет, может прибегнуть к генетическому отбору». Тогда он мне все и высказал — напрямую.

— Что?

— А то, что там и выбирать нечего. Ни в ком из нас…

— Как это нечего?

— Правда… Хотя, может, и не вся. Можно было исключить сенную лихорадку Марты — но это, пожалуй, и все. А о том, чтобы создать ребенка, способного на равных соревноваться со всеми генетически запланированными детьми, и речи быть не могло. Не было материала. Они составили идеальную карту всего лучшего, что могло быть скомбинировано из наших с Мартой генов, — и все же ничего хорошего у них не получилось. По общей шкале оценки сумма получилась лишь на четыре с хвостиком процента выше, чем у нас с женой. «Больше того, — сказал он нам, — вам и на это не приходится рассчитывать. Мы можем перебирать ваши зародышевые клетки на протяжении всего периода вашей половой зрелости — и ни разу не наткнуться на те две гаметы, которые могут быть увязаны в этой комбинации». «А как насчет мутаций?» — спросил я его. Он только плечами пожал. «Прежде всего, — говорит, — чертовски трудно зафиксировать мутацию в генетической структуре самой гаметы. Обычно приходится выжидать, пока новая характеристика не проявит себя в зрелой зиготе, и уже потом устанавливать изменения в структуре гена. А вам нужно не меньше тридцати мутаций сразу, чтобы получить ребенка, какого вы хотите. Это математически невозможно».

— И в результате вы отказались от мысли иметь запланированных детей?

— Мы вообще отказались от мысли иметь детей. Точка. Марта, правда, предложила стать приемной матерью любому ребенку, которого я смогу добыть, но я сказал — нет. Если это не для нас — значит, не для нас.

— Хм-м… Боюсь, что так. Если вы с женой оба дикорожденные, зачем вам держать этот бар? Дивиденды граждан плюс два пособия дикорожденных — вполне приличный доход. А вы не похожи на человека с экстравагантными вкусами.

— У меня их и нет. Сказать по правде, после того разочарования мы попробовали так жить. Но не вышло. Тоска одолела. Раздражительность. Однажды Марта пришла ко мне и говорит: «Как хочешь, Герберт, а я собираюсь опять открыть свою парикмахерскую». И я с ней согласился. Вот так все и вышло.

— Вот оно, значит, как все вышло, — кивнул Гамильтон. — В странном мире мы живем… Давайте-ка еще по одной.

Герберт продолжал протирать стойку.

— Мистер, — наконец сказал он, — я не могу налить вам еще, пока вы не сдадите мне под расписку оружие и не позволите одолжить вам повязку.

— Вот как? Ну ладно, если так — значит, мне хватит. Спокойной ночи.

— Пока.

Глава II

«Богач, бедняк,

нищий, вор…»

Телефон начал жалобно всхлипывать, едва Гамильтон вошел в дом.

— Фиг тебе, — сказал Феликс, — лично я собираюсь поспать.

Первые два слова были кодом, заложенным в аппарат, и тот горестно смолк на середине зова.

В качестве превентивной меры Гамильтон проглотил восемьсот единиц тиамина, поставил кровать на пять часов непрерывного сна, швырнул одежду куда-то в сторону робота-лакея и вытянулся на простынях. Под оболочкой матраса стала медленно подниматься вода, пока Феликс не всплыл — сухой, в тепле и уюте. Когда дыхание его успокоилось, колыбельная мало-помалу стихла. А как только работа сердца и легких с уверенностью засвидетельствовала глубокий сон, музыка умолкла совсем, выключившись без малейшего щелчка.

«Тут вот что, — говорил ему Монро-Альфа, — у нас избыток генов. В следующем квартале каждый гражданин получит по девяносто шесть хромосом…» «Но мне это не нравится», — запротестовал Гамильтон. Монро-Альфа радостно улыбнулся. «Должно понравиться, — заявил он. — Цифры не-лгут. Все получится сбалансированно. Я вам покажу». Он шагнул к своему главному интегратору и включил. Зазвучала и стала нарастать музыка. «Слышите? — спросил Монро-Альфа. — Это доказывает». Музыка стала еще громче. И еще.

Гамильтон почувствовал, что вода ушла, не оставив между ним и губчатой подстилкой ничего, кроме простыни да водонепроницаемой оболочки. Протянув руку, он убавил звук будильника, и тогда до него дошел настойчивый голос телефона:

— Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности…

— У меня тоже. Полчаса!

Аппарат послушно затих. Нажав кнопку завтрака, Гамильтон прошел в душ и, бросив по дороге взгляд на циферблат, решил воздержаться от длительной процедуры. К тому же он проголодался. Так что четырех минут хватит.

Теплая мыльная эмульсия покрыла его тело, потом была сдута потоком воздуха, который на исходе первой минуты сменился игольчатым душем той же температуры. Потом колючие струйки стали прохладнее, а затем хлынул сплошной мягкий поток, оставивший после себя ощущение свежести и прохлады. Комбинация эта была собственным изобретением Гамильтона, и ему было все равно, как посмотрели бы физиотерапевты.

Поток воздуха быстро высушил кожу, оставив минуту для массажа. Гамильтон поворачивался и потягивался под настойчивым нажимом тысячи механических пальцев, пока не решил, что вставать все-таки стоило. На секунду он прижал лицо к капиллотому, после чего душевая обрызгала его духами и на прощанье легонько припудрила. Гамильтон вновь почувствовал себя человеком.

Он выпил большой стакан сока сладкого лимона и, прежде чем включить обзор новостей, всерьез потрудился над кофе.

В обозрении не было ничего, на что стоило бы обратить внимание. «Отсутствие новостей, — подумал он, — делает страну счастливой, но завтрак — скучным». Дюжина сжатых видеосюжетов промелькнула перед Гамильтоном, прежде чем он переключил один из них на подробную версию. Не то чтобы там содержалось что-то важное — просто это касалось его лично.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});