История Византийской Империи. Том 3 - Федор Успенский

В походах руси на Византию нельзя не отметить культурного элемента, который чрезвычайно ярко проглядывает в содержании договоров с греками. Уже князь Святослав желал перенести свою столицу на Дунай в той мысли, что туда свозятся лучшие произведения из разных стран; соответственно тому и походы па Константинополь сопровождаются установлением правильных торговых сношений между Россией и Византией, в которых тщательно обеспечивались торговые интересы русских купцов. / Рядом с договорами в этом отношении особенно выигрывает путешествие в Константинополь великой княгини Ольги, как оно описано в придворном византийском журнале. / Завязавшиеся в X в. сношения между Киевской Русью и империей привели, между прочим, к военному братству; в Византии постоянно находился военный отряд из русских наемников, который принимал участие в морских и сухопутных походах, — сначала в несколько сот человек, а впоследствии в несколько тысяч. Пребывание в Константинополе русских дружин должно было сопровождаться разнообразными культурными воздействиями на них со стороны Церкви. Уже из договора Игоря несомненно следует заключение, что между русскими договаривающимися были две стороны — христиане и язычники. «Кто помыслит от страны Русской разрушити таку любовь, то принявшие крещение да приимут наказание от Бога Вседержителя, а некрещеные да не имуть помощи от Перуна» (14). Что к половине X в. в Киеве много было христиан, это засвидетельствовано и в летописи. Княгиня Ольга посетила Константинополь уже христианкой, в ее свите был, между прочим, священник Григорий.

Совершенно особое место принадлежит в истории занимающего нас теперь времени известиям о славянских колониях в Лаконике, по склонам Тайгета. Судьба нескольких колен, заброшенных в период славянской колонизации Балканского полуострова на самые южные оконечности Пелопонниса, представляет большой интерес в Греции средних веков (15). В частности, по отношению к бледной выразительными фактами югославянской истории история трех колен, которые, будучи окружены совершенно чуждыми народными элементами и находясь вне связи с единоплеменниками своими на Балканском полуострове, все же продолжали долгое время сохранять известного рода автономию и особенности быта, представляет любопытную проблему. Три колена, о которых идет речь, — милинги, езериты и майноты, ведущие неравную борьбу с империей, но никогда не пришедшие к мысли о реформе коленного устройства и образовании политического союза из раздельных колен, — до известной степени дают на малом примере разгадку средневековой истории южных славян. В занимающий нас период славянские поселения не ограничивались упомянутыми коленами, но шли далее в Аркадию, где было особое колено в равнине Скорта, на границе же Фессалии и Эпира было сплошное славянское население. И тем не менее между славянскими колониями ни разу не находим солидарности и попытки организовать такое движение, в котором бы проглядывала государственная или по крайней мере племенная идея. Пелопоннисским славянам нанесен был чувствительный удар во второй половине IX в. тогдашним стратигом фемы протоспафарием Феоктистом. Относительно последующей судьбы их единственное и весьма ценное известие сохранено у Константина Порфирородного (16), которым здесь и воспользуемся. Говоря об экспедиции упомянутого Феоктиста, наш писатель выражается так:

«Всех славян, остававшихся в полузависимом положении в пелопоннисской феме, он победил и подчинил, остались только езериты и милинги в Лаконике и Элосе. Там находится большая и высокая гора, называемая Пентадактил (Тайгет), вдающаяся на большое пространство в море, и по обеим ее сторонам, ввиду недоступности места, поселились на одном склоне милинги, на другом — езериты. Вышеозначенный протоспафарий и стратиг Феоктист, добившись того, что и эти славяне согласились признать себя зависимыми, наложил на них дань, намилингов 60 номисм, паезеритов 300, каковой налог они вносили при упомянутом стратиге [128], как это утверждают местные жители».

Такое положение продолжалось до времени Романа Лакапина, когда страгиг протоспафарий Иоанн Протевон принял ряд мер к более строгому ограничению вольностей славян.

«Он довел до сведения кир Романа, что милинги и езериты совершенно вышли из подчинения, не признавая ни власти стратига, ни царских наказов; что они живут как автономное и политически независимое племя [129]; управляются своим выборным старшиной, а не назначенным от стратига, не ставят вспомогательного отряда в военные походы и, наконец, не исполняют никакой другой казенной повинности. Случилось так, что, прежде чем донесение стратига дошло по назначению, стратигом Пелопонниса был объявлен протоспафарий Кринит Аротра, которому, когда царь осведомился о положении дел в Лаконике, дан был приказ идти против милингов и езеритов с военными силами, победить их, подчинить и сделать на будущее время безопасными».

Славян постигла суровая расправа. / С марта месяца до ноября славяне выдерживали отчаянную борьбу: греки уничтожили их посевы, опустошили их селения и довели славян до последней крайности. Тогда они попросили прощения за прежние проступки и согласились отдаться на всю волю победителя. / Протоспафарий Кринит наложил на них подать больше прежнего, милинги должны были платить по 600 номисм, а подать с езеритов увеличена была вдвое. Но скоро обстоятельства изменились к выгоде славян. В пелопоннисской феме произошли смуты, вызвавшие смену стратигов. Здесь имеется весьма любопытное известие, что по случаю нападения на эту фему каких-то других славян византийское правительство принуждено было сделать уступку милингам и езеритам и отказаться от требования с них усиленных взносов.

«Поелику же, как сказано, в пелопоннисскую фему вступили славяне (оι Σκλαβησιανοι), то царь, опасаясь, чтобы они, соединившись с милингами и езеритами, не произвели разгрома всей фемы, издал в их пользу хрисовул, которым повелевалось платить им подать по прежнему положению».

Глава XVII

ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КОНСТАНТИНА

Обширная литературная деятельность Константина, а равно многообразные научно-литературные, археологические и художественные предприятия, во главе которых, несомненно, находился сам император и которые он поддерживал собственным примером и поощрял всеми способами, придают особенный интерес этому царствованию, с которым не может сравниться никакой другой период византийской истории, и побуждают остановить внимание на литературной производительности времени Константина Порфирородного. Давно уже признано, что невольное отчуждение Константина от политической роли и род почетного удаления отдел, в котором он находился целых 24 года при Романе Лакапине, своем тесте, должны считаться благоприятствующим обстоятельством, обеспечившим для Константина досуг и удобства, нужные для выполнения обширных научных предприятий. Женатый на дочери Романа Елене, которая по своему характеру едва ли была способна служить посредницей между своим мужем и властолюбивым отцом и несколько изменить весьма неблагоприятное положение при дворе того самого представителя Македонской династии, которому по праву принадлежало первое место, царь Константин никогда не забывал о принадлежащих ему по рождению правах и, когда представлялась возможность, высказывался об этом в предисловиях к своим сочинениям. Но и с устранением Романа и его сыновей, когда Константин сделался единовластным государем, он не обнаружил ни охоты заниматься правительственными делами, ни государственных способностей. Влияние перешло к царице Елене, из-за которой фактически правили ее любимцы. От брака Константина с Еленой родился сын Роман, на котором почили надежды Константина VII и в поучение которому составлены были некоторые сочинения. За царевичем была итальянская принцесса, незаконная дочь Гуго Берта; когда же она скончалась, Роман вступил во второй брак, с девицей греческого происхождения по имени Анастасе, принявшей имя Феофании. Но едва ли семейная обстановка оказывала влияние на жизнь царственного любителя книжных занятий; на характере его литературной деятельности скорей отразились семейные предания, идущие от Льва VI, равно как общее литературное движение, проявляющееся в весьма широких кругах в X в., и, наконец, то антикварное направление, которое так свойственно было греческой культуре занимающего нас времени.

Хотя современников Константина, имевших более или менее близкое к нему отношение по занятиям науками и литературой, можно насчитывать целыми десятками [130], тем не менее никак нельзя сказать, чтобы с ними вместе образовалось в Византии такое просветительное движение, которое отразилось подъемом умственного уровня. Это зависит от самого характера литературного движения, в котором было мало живой силы и оригинальности. Несколько строк из прекрасной книги Рамбо (1) достаточно выясняют этот вопрос.