Шкатулка с бабочкой - Монтефиоре Санта

И все же Федерика была счастлива — или, по крайней мере, уверяла себя, что счастлива. Она любила мужа до безумия и изменяла свои вкусы и желания, чтобы угодить ему, даже не осознавая этого. Торквилл не отказывал ей ни в чем, кроме свободы. Однако в тех время от времени возникающих ситуациях, когда его чувство собственника грозило удушить ее, она оправдывала это как выражение его любви и прощала его. Она редко интересовалась мотивами его поведения или действий. Он был ее мужем, она выбрала его, поэтому предпочитала подавлять в себе все тревожные чувства, поскольку не видела другого пути. Она была твердо намерена всеми силами поддерживать их брак и своего супруга, в котором так нуждалась. Он давал ей ощущение защищенности и любви, поэтому она намеренно жертвовала ради этого своей свободой.

Не в состоянии превратить их жилище в свой дом, потому как миссис Хьюджес решала все хозяйственные вопросы сама, Федерика стала компенсировать скуку существования за счет еды. Бисквит здесь, кусок пирога там, пока она не привыкла постоянно что-то жевать. Лючия, полагавшая, что невозможно быть слишком худым или слишком богатым, была рада округлению фигуры конкурентки и поощряла ее обжорство. Торквилл, не любивший полных женщин, с удовлетворением наблюдал за изменениями контуров супруги, полагая, что это символизирует постепенную потерю ею своей независимости. Неспособный понять, что причиной таких изменений является внешнее выражение внутреннего дискомфорта, Торквилл был вполне доволен. Богиня из слоновой кости упала с пьедестала. Когда ее уверенность в себе была коварно подорвана, она стала более зависимой, и Торквилл в полной мере наслаждался контролем. Она полностью принадлежала ему, и он вовсе не для насмешки стал называть ее «моя Венера» и «сладострастная», одновременно поощряя ее аппетит к еде. «Ты вовсе не полная, дорогая, ты чувственная, и такую я тебя и люблю», — говорил он. Она верила его словам, и ей казалось, что его желание возросло. В конце концов, секс позволял ему на деле доказывать, что он действительно любит ее.

За два года Федерика превратилась в покорную тень Торквилла, даже не заметив постепенного урезания ее свободы. Все происходило настолько плавно, что она даже не осознала, что несчастлива. В ее зашоренном понимании Торквилл оставался все тем же тонко чувствующим мужчиной, за которого она выходила замуж, ну, разве что, ему стало немного труднее угодить. Она не покупала себе одежду, поскольку знала, что он любит сам выбирать для нее наряды. Она не покупала ему подарки, потому что усвоила, что если он чего-то захочет, то пойдет и купит все сам. Она встречалась с Лючией за ланчами и вскоре была включена в узкий круг женщин, которым, как и ей, не оставалось целыми днями делать ничего другого, кроме как встречаться за ланчем, сплетничать и развлекаться совместными поездками по модным магазинам. В то же время контролирующие повадки Торквилла научили ее обманывать мужа. Она научилась разбрызгивать мыльную воду в ванной комнате, когда спешила, поскольку знала, что он проверит, мыла ли она руки. Она научилась говорить шоферу, чтобы тот ждал ее возле универмага «Хэрродс», в то время как она выходила с другой стороны и прохаживалась по Велтон-стрит только ради удовольствия сделать хоть что-то, не подвергаясь слежке. Она звонила членам своей семьи с городских телефонов в магазинах и пару раз встречалась с Эстер в помещении, где дамы пудрят носик, в «Харвей Николс». Одновременно она пыталась оправдать поведение Торквилла перед родственниками, используя его аргументацию, даже не понимая ее смысла, просто как хорошо обученный попугай.

А потом, совершенно неожиданно, ей позвонил Сэм.

— Привет, Феде, это Сэм.

— Сэм? — удивленно воскликнула она. — Боже мой, я не слышала о тебе с момента своего замужества.

— Насколько я знаю, ты почти ни с кем из нас и не встречаешься с момента замужества, — ответил он. — Я понял так, что муж тебя ото всех прячет.

— Нет, вовсе нет, — горячо возразила она. — Просто я очень занята, а время идет.

— Два года занята?

— Неужели прошло уже так много времени? — ахнула она.

— Ладно, как у тебя дела? — спросил он.

— Хорошо. Очень хорошо. Знаешь, ты очень удивишься, но я изучала литературу со старым преподавателем из Кембриджа, — гордо заявила она.

— Я поражен. И как его зовут?

— Доктор Лайонел…

— Свенборо, — восхищенно перебил он. — Да ты счастливица, ведь он весьма известный ученый муж. И что ты прочитала?

— О, практически все — от Золя до Гарсия Маркеса.

— На испанском?

— Не будь смешным. Я давным-давно забыла свой испанский. — Она засмеялась.

— Это позорно.

— Вовсе нет.

— Итак, он хорошо учил тебя, а? — спросил он, с отвращением вспоминая лощеную физиономию Торквилла Дженсена.

— Для меня вполне достаточно. А как ты? — спросила она.

— Тихо ненавижу Сити. По правде говоря, я возвращаюсь домой.

— Домой? — удивленно переспросила она.

— Назад в Польперро.

— И чем ты будешь там заниматься?

— Писать.

— Как здорово, — сказала она, переживая молчаливый приступ ностальгии при мысли о пронизанных ветром скалах и покрытом зыбью море. Она не была там с прошлого Рождества.

— Да, Нуньо очень этим доволен и сказал, что я могу использовать его кабинет для работы.

— Это большая честь, — вздохнула она, вспоминая Пиквистл Мэнор и золотые денечки, пролетевшие там.

Сэм почуял нотку грусти в ее голосе и испытал желание узнать, так ли это в действительности.

— О да, конечно. Он ведь никого в кабинет не допускает.

— А как себя чувствует старый Нуньо?

— Старым, и этим все сказано.

— Это звучит печально. Он человек особенный.

— Так оно и есть. После того как Бог отлил Нуньо, он разбил форму.

— Скажи мне, почему ты никогда не называешь его дедом? — с любопытством спросила она.

— Нонно — это дедушка по-итальянски, а Нуньо — это его прозвище от этого слова.

— Меня всегда это интересовало.

— Ну вот, теперь ты знаешь.

— Сейчас я почти не встречаюсь с твоими сестрами.

— Я знаю, они мне говорили.

— Столько дел, что просто ничего не успеваешь. — Она вздохнула, оглядывая свою идеально обставленную гостиную и ощущая себя более одинокой, чем когда бы то ни было.

— Я хотел бы пригласить тебя на ланч, чтобы встретиться, прежде чем я скроюсь в глубинах кабинета Нуньо.

— О, я с удовольствием, — с энтузиазмом отозвалась она. — Правда. Ты сможешь на этой неделе?

— Как насчет завтра?

— Отлично, тогда завтра.

— Я подъеду к твоему дому, — сообщил он. — Ты не напомнишь мне свой адрес?

Когда Сэм увидел Федерику, ожидавшую его у дверей дома, он мгновенно заметил, как она изменилась. На ней был элегантный голубой летний костюм с короткой юбкой, демонстрирующий упитанное тело и увеличившийся бюст, и туфли на высоких каблуках. Волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост, выдавая округлившееся лицо, скрытое под макияжем. Любому другому она показалась бы чувственной и очаровательной, но только не Сэму, увидевшему в ней печального клоуна, пытающегося изо всех сил улыбаться сквозь толстый слой грима. Он ощутил, как неровно забилось сердце, пока она шла к нему. Ему захотелось подхватить ее в свои объятия и забрать в тот дом, о котором она тосковала. Но он стоял молча, а она подошла и тепло поцеловала его, говоря, как прекрасно снова встретиться с ним, а потом спокойно села в ожидавшее такси.

Только когда подали кофе, он осторожно попытался проникнуть за ограду ее внешнего благополучия.

— Ты стала совсем другой, Феде. Я едва узнал тебя, когда увидел возле дома, — начал он, глядя в голубые глаза, которым не удавалось скрыть охватившую ее меланхолию.

— А ты совсем не изменился, — ответила она, снова пытаясь отвести от себя нить разговора. — Все еще носишь старые рубашки и потертые брюки. Торквиллу следовало бы повозить тебя по магазинам! — Она засмеялась и бросила в свою чашку два кусочка сахара.