Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

В следующий миг на Приска набежали сразу двое, Гай успел увидеть их лица, разинутые в крике рты. Прикрылся щитом. Валенс выдернул безрукого из строя и встал на его место. Это справа. А что слева? У Тиресия, что стоял слева, отломилась ручка щита, он успел сблокировать удар мечом, в следующий миг кто-то стоявший сзади рванул Тиресия назад, и легионер из отошедшей в резерв шеренги занял его место. Но на миг — не дольше — в строе возник разрыв, и сбоку на Приска обрушился страшный удар. Хищный клюв фалькса обошел щит, сорвал металлическую пластину лорики, вырвал кожу, распорол мышцы на левом плече.

«Я мертв», — подумал Приск.

Но он почему-то продолжал стоять, только по левой руке побежала кровь. Пальцы стали неметь, еще несколько мгновений, и он выронит щит.

Строй заколебался. Если строй распадется, начнется рубка, поединки. Все, конец. Приск вряд ли сможет орудовать мечом.

— Держись! — прохрипел Валенс.

— Они отступают! Держись!

Приск прикрылся щитом, принял удар. Подсел, как учили. Или потому, что ноги подгибались. Нанес удар в пустоту. Или ему показалось, что нанес. Правая рука сделала какое-то вялое движение. Сил хватало лишь на то, чтобы удерживать меч. Приск сделал шаг вперед. Щит колебался лодкой на волне. Но ударов больше не было.

И тут сверкнула молния. Хлынул дождь, ледяной, пронизывающий. Налетевший ветер ударил в спину. В ослепительном холодном, неживом свете Приск увидел всадников-нумидийцев, они вырывались из тьмы и мчались вперед, рассекая серебряные струи дождя легкими пиками и клинками.

Их гортанные вопли потонули в грохоте грома.

Почва под ногами сразу сделалась зыбкой, вода неслась со склонов и, кипя алой пеной, обмывая ноги, убегала в Тибуск.

— А-а-а! — гортанный крик обрушился вслед за громом.

Варвары дрогнули.

* * *

Валенс снял шлем, он был весь мокрый — по лицу центуриона стекали струи дождя, волосы прядями липли ко лбу.

Приск сидел на земле, которая превратилась в жидкую кашу. Они вновь перестроились — если то, что происходило, можно было назвать маневром, и стоявшие за ними три свежие когорты Пятого Македонского ринулись за отступающими даками. Лучшие, как выяснилось, не дрались, стояли в резерве. Их несчастный контуберний попал под удар вместе с другими новичками пятьдесят девятой центурии. А ведь Цезарь во время Галльской войны никогда не ставил новичков в первые ряды.

Верно, многое с тех пор изменилось.

Остатки тех, кто выдержал главный удар, теперь собирались вокруг своих знаменосцев.

— Наверх! — приказал Валенс. — Река сейчас вздуется.

Приск попытался сделать шаг и не смог. Валенс перекинул его руку себе на плечо, приподнял, провел несколько шагов. К ним подбежал капсарий.

— На ту сторону, в лагерь! — крикнул младший медик. — Пока еще можно перейти Тибуск! Река вот-вот снесет мост.

Приску перевязали руку. Повязка тут же намокла — от крови и дождя. Рядом очутился Кука, повел его к мосту. Пришлось ждать, пока с той стороны перейдет вспомогательная когорта собирать жатву — осматривать тела мертвецов, добивать раненых, вязать пригодных для продажи пленных.

— Куда мы? — спросил Приск у Куки.

— В госпиталь.

— А Тиресий? С ним что?

— Порядок. Чего нельзя сказать о тебе.

Желающих перейти по мосту собралось уже немало. Многих несли на закорках, других волокли на плащах.

Кука вдруг заорал:

— Дорогу! Расступись! Дубовый венок! Расступись!

— Какой венок? О чем ты? — пробормотал Приск.

— Спас римского гражданина — положен венок! Расступись!

Голос Куки стал отдаляться, в уши Приску как будто напихали тряпок, все уплывало, и сам Приск уплывал. Кто-то влепил ему пощечину, и он очнулся. Вокруг лежали раненые, кто прямо на земле, кто на расстеленных поверх нарубленного лапника плащах и одеялах. Дождь все еще лил, правда, ослабевая. Гроза уходила на восток. Струйки воды стекали по запрокинутым лицам, скрюченным от боли телам, обмывали раны, вода то розовая, то красная стекала с небольшого холма и ручьем убегала к Тибуску.

— Он только что спас римского гражданина! Этому парню положен дубовый венок! — принялся твердить совершенно охрипший Кука медику.

Он успел втиснуть на деревянный, мокрый от крови и воды стул Приска, оттеснив парня с отрубленной рукой. Внезапно тучи разошлись, дождь иссяк, косые лучи заходящего солнца осветили походный госпиталь. Складной стул медика чем-то напоминал курульное кресло, на котором сидят, исполненные важности, консулы и преторы Рима. Легионер сидел на своем залитом кровью курульном кресле и смотрел на заходящее солнце, как будто в этот миг повелевал миром. Закатный свет бил в глаза, но Приск не щурился. Сквозь последние капли дождя в разрыве облаков видел он золотые холмы, храмы, статуи, фигуры людей…

«Золотой век…» — прошептал он едва слышно.

Медик снял временную повязку, осмотрел руку.

— Тут дело серьезное. Меч дошел до кости. Разворотил мышцы. Как бы не началось воспаление.

Врач промыл рану сильной струей воды из горного ручья.

— На счастье, вода тут чистая. Я распорядился набрать десятки амфор перед битвой. Правда, ткани у нас почти не осталось. Даже простыни, которые прислал император из своего шатра, уже кончаются.

— Да заткнись ты! — закричал Приск. Или ему показалось, что он кричит?

Все вдруг смолкло. Исчезло, затопленное мраком.

«Неужели смерть?» — не поверил Приск.

* * *

Можно было подумать, что путь к дакийской столице теперь открыт для римлян. Однако путь этот был опасный и трудный. Ущелье, в котором протекала Бистра, все сужалось, ауксилларии постоянно обследовали склоны, ожидая засады. Две крепости, что стерегли проход в долину по берегам реки, оказались только что перестроенными, обзавелись высокими стенами и мощными воротами. Для прохода оставались лишь сам поток и узкие полоски берегов, идти по которым придется под огнем катапульт, установленных наверху.

Штурмовать укрепления осенью было бессмысленно — даки сидели за крепкими стенами, и будто в насмешку полоскался на ветру трофейный римский вексиллум,[142] а рядом скалились на шестах отрубленные головы всадников, угодивших в засаду.

— Похоже, без наших дезертиров тут не обошлось! — заметил Траян, осматривая идеальную кладку укреплений.

В руках он вертел зазубренную дакийскую стрелу — ее вырезали из тела одного из центурионов и преподнесли как трофей сомнительной ценности. Впрочем, в этих горах можно было заняться переоценкой всего на свете и, главное, планов, составленных в претории такого далекого теперь Виминация.