Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

рукой:

— Двинули, ребятки, у нас за простой не платят.

— Вот это — прораб, — присвистнул Пташка. — Мы ведь не зарабатывать приехали — помогать.

— Тем более, — сказал Силантьевич. — Пока солнышко не над головой, как раз и поработать всласть. Потом вам, рабочий класс, невтерпеж будет.

— Гляди, Тимофеич, как он арапа заправляет: «невтерпеж». Это нам-то, огнем опаленным! Поработал бы с наше на печах, а то прохлаждается...

Силантьевич в ответ лишь хитро усмехнулся, дескать попомните мое слово, и покатил к весам.

— Теперь уж никак нельзя ронять свое рабочее достоинство, — подытожил Гольцев, занимая место в общем развернутом строю.

Они двинулись цепью, как в наступление. И, как в наступлении, одни сразу же вырвались вперед, другие немного поотстали.

Силантьевич со своими помощниками колдовал у весов, аккуратной колоночной вписывал в блокнот цифры. Четверо ребят подносили наполненные ящики, ставили на весы, снимали с весов, относили в сторонку, поближе к дороге, а потом грузили на подходившие машины.

Поначалу сборщики взяли несколько быстрый темп. Со временем малость поубавилось прыти. А потом все чаще приостанавливались, разгибали спины. По одну сторону от Сергея Тимофеевича двигался Гольцев, по другую — все время болтавший Пантелей Пташка. Но и он, наконец, умолк. Лишь косился на напарников, как, между прочим, и сам Сергей Тимофеевич, приноравливаясь, чтобы не отстать.

А солнце поднималось все выше и выше, и нестерпимей становился зной в полном безветрии. Раскраснелись лица, пот заливал глаза. Сначала Сергей Тимофеевич вытирался платочком, а потом платочек стал черным от грязных рук и совсем мокрым. В ход пошли рукава. И как ни торопился, все же отстал от Гольцева.

— Не огорчайся, Серега, нам так и этак не угнаться за ним, — проговорил Пташка. — Молодой... Вон понесся, как резвый конь. А я уж ухойдокался сто потов сошло.

— Эх, Паня, Паня... Язык твой — враг твой. Зачем же бахвалился? Только старикашке этому на потеху

Чтобы не отвечать на упреки, Пташка подхватил свою корзину, понес высыпать собранные помидоры. А Сергей Тимофеевич уже и не пытался догнать тех, кто ушел вперед. Невыносимо болели поясница и мышцы ног — ну-ка, без привычки понаклоняйся с раннего утра до полудня. Еще та зарядка! К тому же донимала духота, приправленная дурманящим специфическим запахом прививших от зноя помидорных листьев... И Сергей Тимофеевич вынужден был признать, что у дымной горячей печи на своем коксовыталкивателе ему гораздо сподручней и не так утомительно. Будто и не были его пращуры хлеборобами — так далеко отошел от их древнего труда, не знает его, не понимает так, как знает и понимает свое заводское дело.

Перерыв, объявленный Силантьевичем, был очень кстати, видимо, не только для Сергея Тимофеевича — уж больно дружно все оставили работу и потянулись к молодой посадке возле пруда, где две поварихи уже приготовились кормить шефов обедом, привезенным в больших молочных бидонах...

* *

Вот уже догодил себе Сергей Тимофеевич, уединившись в вербных зарослях на берегу пруда. Его неожиданно и приятно поразило то, что в жаркий безоблачный полдень здесь моросил мелкий дождик — густые кроны словно рассевали чистейшую росную пыльцу, и потому такой целительно-освежающей была прохлада. Он быстренько разделся, довольный, что утром не забыл надеть плавки, умостился на коряге.и опустил ноги в воду.

Эти пруды Сергей Тимофеевич знает давно. За ними на несколько километров тянется суходольная долина, в самых низинах которой кое-где сохранились небольшие болотца, а потом начинаются Саенковы плеса. Вода здесь осталась от уже забытого, давно потерявшего свое имя притока медленно умирающей степной речки Волчьей.

На противоположном берегу пруда двое, очевидно, заезжих (в сторонке стоял мотоцикл с коляской) «промысловика» таскали раков драчкой — снастью, сплетенной из проволоки, которую на веревке забрасывают с берега, а потом вытаскивают. Драчка волочится по дну, ил промывается, а рак, если попадается, уже никуда не денется. Приспособились охотиться, даже не замочив ноги... Только не очень часто попадается им улов. Видно, уже и выгребать нечего. А ведь было этого добра!..

Вспомнилось, как отец впервые привел его сюда еще пацаном — в ту пору батя позволял себе иногда развлечься. Но тогда не пользовались такими опустошительными орудиями лова. Отец медленно плыл вдоль обрывистого берега, обшаривая руками норы. Время от времени бормотал: «Есть, голубчик...» Кряхтел, выгибался, кривился от боли, доставая очередного рака из его убежища. Они ведь пребольно, до крови, впивались клешнями в пальцы. Иной раз и нырять приходилось, чтобы дотянуться до ускользающей добычи. Потом кричал: «Держи, Сережа!» А он, Сергей, шел с отцовской одеждой и сумкой посуху, подбирал выброшенных на берег раков, хотя и боялся их, однако пересиливал свой страх, видя, как запросто с ними обращается отец.

Отец... Сергей Тимофеевич и сейчас ощущает благотворное влияние этого дорогого ему человека. И сейчас продолжает казаться. будто он жив, только находится где-то далеко в отъезде... Такое же чувство испытывает по отношению к матери, хотя еще на фронте получил сообщение о ее гибели. Быть может, это объясняется тем, что не видел их мертвыми, не провожал в последний путь, не бросал горсти земли в их могилы...

Безжалостная память! Она угодливо напомнила Сергею Тимофеевичу и то, как вслед за письмом отца, в котором он сообщал, что собирается приехать погостить, пришла телеграмма о его смерти, показавшаяся ему чьей-то нелепой, злой шуткой, и то, в каком смятении мчался в Ясногоровку из своих далеких северных краев, а смог явиться лишь к кладбищенскому холмику, обставленному сплошь венками. Это случилось через семь лет после окончания войны. Но отец остался солдатом, не раздумывающим, когда потребовалось броситься на помощь человеку. И пал, как солдат, в неравной схватке с бандитами, не отступив перед их ножами...

Тогда увела его с кладбища тетя Шура — женщина горькой судьбы, дважды вдова, оплакивавшая уже второго мужа. Ее горю он не мог помочь, а видеть, как она убивается... Нет, его самого, ошеломленного, подавленного смертью дорогого человека, впору было успокаивать, утешать. И он поехал к Фросе, узнав, что она была на похоронах...

Один из раколовов перегнал мотоцикл на новое место, а второй, медленно двигаясь в том же направлении, таскал драчку. Сергей Тимофеевич видел и свой берег. Против того места, где был разбит бивак, куда они собирались на обед, молодежь затеяла купаться. Оттуда доносились смех, визг, всплески. Но все это лишь, касалось сознания Сергея Тимофеевича, занятого совершенно иным. Перед ним как бы прокручивались, отснятые памятью, кадры далекого прошлого. Именно в те скорбные дни он понял отца, когда-то говорившего ему о неистребимой и всевластной силе жизни. Побывав в Углегорске у