Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

— Временами я перестаю верить, что Дом Линднер когда-нибудь возродится из пепла, — признался он. — По крайней мере, не при моем участии. Лили была права. Не стоило мне пытаться карабкаться на этот Эверест. Все это оказалось лишь иллюзией.

Неожиданное пораженческое настроение друга рассердило Наташу. Она всегда восхищалась его силой воли. Никто не верил в его успех, когда он приехал в Германию, один из тех немногих немецких евреев, которые решили вернуться на родину. Они сталкивались с непониманием близких, часто подвергались остракизму, тогда как сами прошли через ужасные испытания. Феликс был из тех, кто хотел доказать, что смелые и целеустремленные люди сворачивают горы и добиваются невозможного.

Вдруг она осознала, что в последнее время стала часто себя жалеть, и испугалась этого. Разве жалость — это не удел слабых? Инерция, которая ведет к лени, бездействию, отказу от борьбы. Пусть любовь к Дмитрию вынуждала ее оставаться пассивной, потому что сама ситуация была необычной, но зато она могла попытаться помочь Феликсу. «Маловероятно, что это поможет», — говорил ей тихий голос на ухо, но она решила его не слушать. Она решительно поднялась и взяла молоток из рук Феликса.

— Я не понимаю, что на тебя нашло сегодня, старина, я тебя просто не узнаю. Лучше дай мне молоток! Плотник из тебя никакой. Мы вместе обустроим твой кабинет, и ты сразу почувствуешь себя лучше.

«А потом я поговорю с одним человеком», — добавила она про себя.

Нью-Йорк, октябрь 1949

Лили Селигзон смотрела на студенток, собравшихся на ступеньках университета, на лицах которых читались и детская непосредственность, и вера в будущее. Здоровый цвет лица, светлые волосы, собранные в толстые «лошадиные хвосты», болтающиеся при каждом движении головы. Они носили аккуратно застегнутые блузки под пастельного цвета кардиганами, плиссированные юбки, открывающие ноги, с которых еще не сошел загар, появившийся на пляже или на теннисном корте. Сверкая белозубыми улыбками, обезоруживающими и раздражающими, они не переставали разглядывать Лили. Она тоже смотрела на них с любопытством. И с некоторой жалостью. Что касается университетских парней, то они напоминали гладкие каштаны, только что вынутые из мохнатых оболочек. С аккуратно причесанными волосами, гладкощекие, широкоплечие, они имели блестящий вид.

В восемнадцать лет ей легко было освоиться на Манхэттене. Казалось, она прожила здесь всю жизнь. И неудивительно — Лили осваивалась везде. Одним словом, хамелеон. Эта наука требовала деликатности. Необходимы были интуиция, талант, способность к перевоплощению. Дежурная улыбка, находчивый ответ, чтобы озадачить оппонента, вовремя сказанный комплимент, в котором не должно чувствоваться лицемерие. Иначе можно было и перестараться. Подчас было трудно разграничить искренние чувства и показные, но у Лили была хорошая школа. Малышка Лилиана Бертен, давно спящая вечным сном, была ее первым опытом в подобных делах.

С книгами под мышкой она спустилась по ступеням и остановилась в ожидании, пока красный сигнал светофора не прервал поток автомобилей. Как только она ступила на сверкающую огнями проезжую часть, подул ветер. Длинные волосы, падающие на лицо, ослепили ее. Она закрыла глаза. На короткое время потеряла ориентацию, и уличный шум поглотил ее. Клаксоны, сирены пожарных машин вдалеке, стук каблуков и шарканье подошв по асфальту. Адреналин, который сотрясал тротуары, поднялся от подошв балеток и овладел всем ее телом. Она улыбнулась, поправила рукой волосы. Осень была такой живой, что можно было почувствовать во рту ее вкус. Свежий воздух, голубое радостное небо, все еще по-летнему жаркое солнце. Запахи пряностей и расплавленного сахара, доносившиеся из ресторана. Время от времени Лили начинала думать о густом сметанном креме и горячем шоколаде. На Манхэттене жизнь била ключом. Иначе и быть не могло. Она была везде — в свете кинотеатров, витринах универмагов, в улыбках на афишах, в толстых ковровых покрытиях, дурманящих запахах цветочных букетов, которые почитатели посылали Ксении Федоровне с Семьдесят первой авеню. И тем не менее все эти блага, еда и оптимизм иногда вызывали оскомину, становились неудобоваримыми и не могли дать Лили то, в чем она нуждалась больше всего.

Во второй половине дня в дверь позвонили. Марта, гувернантка, пошла открывать. Лили читала в гостиной, босоногая, сидя среди подушек в своем любимом углу у окна с выступом, которое выходило в сад за домом. Время от времени она попивала лимонад. В доме стояла полная тишина. Тетя Ксения повела Николя к педиатру делать прививку. Немного раздраженная долгим разговором у входной двери, обрывки которого долетали и до нее, она поднялась, чтобы самой пойти взглянуть, наклонилась через перила лестницы и посмотрела вниз.

— Что-то не так, Марта? — спросила она, сдвинув брови.

Уперев руки в бока, пожилая темнокожая женщина повернула свое круглое лицо к девушке. Ее черные курчавые волосы дрожали от негодования.

— Этот господин настаивает, мисс Лили… Я не хочу, чтобы…

— Привет, Лили.

Она узнала его сразу, и у нее кровь прилила к лицу. На нем был костюм в клетку, неброский галстук. Время посеребрило его виски. У него был все тот же внимательный взгляд, что и до войны, но черты лица стали более резкими, появились складки в уголках губ, морщины на лбу. Но его глаза излучали ту же необыкновенную доброту, олицетворяющую для Лили ее детство. Однако создавалось впечатление, что с его приходом квартира наполнилась призраками погибших родных.

— Ты узнаешь меня? — спросил он.

Срывающийся голос, вежливый тон взволновали ее. Плитка в вестибюле холодила ноги. Она подошла и прижалась к его груди так сильно, словно хотела слиться с ним, точно так, как она это делала десять лет назад, перед тем как покинуть Берлин. Его одеколон пах дорогой кожей и сандаловым деревом. Она почувствовала, что он более худой, чем казался. Макс тоже прижал ее к себе. Они так долго стояли под удивленным и сердитым взглядом Марты, которая не имела привычки впускать в дом незнакомцев. Миссис Осолина ни о чем ее не предупреждала, но пришедший оказался не тем человеком, кому легко сказать «нет».

Они устроились в салоне на канапе, обтянутом бежевой замшей. Время от времени Лили наклонялась, чтобы потрогать его руку, погладить ладонь. Она хотела физически ощущать связь с прошлым, которое затуманивало ее настоящее. Он же хотел расспросить, чем она занимается, узнать, хорошо ли учится, есть ли у нее друзья. Но на все его вопросы она только нетерпеливо махала рукой и задавала свои. Итак, он рассказал ей, что приехал в город в начале года и теперь работает на «Harper's Bazaar». Его друг Алексей Бродович взял его без колебаний и поручил освещать показы парижских коллекций модной одежды. Художественный директор был гениальным человеком, визионером, который приветствовал новые подходы в фотографировании показов мод. Макс был одним из первых, кто еще перед войной предвидел подобные тенденции.