Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Хребет Торай. По северную сторону Найджин-гола стоит хребет Торай и образует, подобно Бурхан-Будда с его западными продолжениями, наружную окраину Тибетского плато, к стороне Цайдамской равнины. Он нигде не достигает снеговой линии, но дик и скалист, хотя скалы в обилии появляются лишь вниз от 12 000 футов, где вечные бури и непогоды Тибета уже не хватают с такой силой, как на самом нагорье. Преобладающими горными породами по Найджин-голу служат в верхнем и нижнем поясе описываемых гор темный доломит, а близ устья р. Шуги – слюдосодержащий глинистый сланец. Помимо скал, горные скаты глинистые, совершенно бесплодные.

По расспросным сведениям, хребет Торай тянется на запад до р. Уту-мурени; только западные его части принимают названия сначала Юсун-обо, а потом Цаган-нир [Цаган-нуру, т. е. белый хребет]. За Уту-муренью, по тем же расспросам, горная тибетская окраина, быть может местами двойная или тройная, продолжается по-прежнему к западу так далеко, как тянутся равнины Цайдама – вероятно до соединения с системой Алтын-тага.

Идем вниз по Найджин-голу. Заплатив двумя брошенными верблюдами дань и хребту Гурбу-найджи, мы спустились отсюда на р. Найджин-гол. Местность понизилась на 12 500 футов; стало гораздо теплее; ходить сделалось легче. Юрту свою мы могли топить теперь дровами и спать без удушья, столь обыкновенного на высотах Тибета. Для животных появился хороший корм, которым они наедались до невозможности. Только тибетские лошади, от роду не видавшие кустарников, беспрестанно пугались их, пока через несколько дней не привыкли к подобному чуду.

В день выхода на Найджин-гол роздана была казакам последняя порция дзамбы; рису, с которым варился суп, осталось только лишь несколько горстей. На продовольствие охотой теперь уже нельзя было рассчитывать; поэтому я отправил вперед двух казаков разыскивать монголов, которые, по словам нашего вожака, должны были где-нибудь кочевать по Найджин-голу. С посланными уехали и двое карчинских лам, которым, вероятно, сильно надоело тащиться с нами. На прощанье старший лама принес мне в подарок огромный стручкообразный плод индийского дерева Calosanthes indica. Плод этот, называемый тибетцами медок-самбага, почитается священным. Далай-лама иногда присылает его в подарок более знатным пилигримам.

Вслед за посланными вперед казаками поплелись и мы вниз по Найджин-голу. Итти здесь с караваном было затруднительно, так как приходилось неоднократно круто подниматься и спускаться, чтобы обходить отвесные берега, упирающиеся в самую реку. Эта последняя посредине текла незамерзшей, следовательно, невозможно было пользоваться льдом для обхода обрывов. Но тот же самый лед местами образовывал большие накипи, через которые необходимо было посыпать глиной дорожку нашим верблюдам. Так прошли мы в первый день 16 верст, а на следующий – 10 и, наконец, встретили стойбище из пяти юрт тайджинерских монголов. О них сообщили нам еще накануне возвратившиеся казаки, которые привезли с собой немного дзамбы и молока.

Место, где жили монголы, было отличное – обильное ключами, кормом и топливом. Здесь мы и расположились немного отдохнуть после всех передряг Тибета. Прежде всего купили у своих новых знакомцев дзамбы, масла, молока, несколько баранов и домашнего яка, мясо которого оказалось превосходным. Затем постриглись, побрились и вымыли свои грязные физиономии и головы; помыться же всем телом было невозможно из опасения простуды. Между тем, от спанья на пыльных войлоках и постоянной нечистоты везде и во всем, тело наше покрылось таким слоем грязи, что ее можно было соскабливать ногтями; подошвы же ног, с которых по целым неделям не снимались валеные сапоги, много походили на верблюжьи пятки.

Назад на Тибет страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли теперь тучи и, вероятно, бушевала непогода. Здесь же, на Найджин-голе, было довольно тепло, хотя изредка моросил снег – остаток тибетских буранов. Этот снег покрывал окрестные горы белой пеленой, но на долине реки быстро растаивал. Теперь оказалось возможным снять и лишнее теплое одеяние, без которого ходить и ездить верхом было несравненно удобней, в особенности при беспрестанных слезаниях с коня для делания засечек буссолью.

Зимующие птицы. В бесснежной долине Найджин-гола мы встретили довольно много птиц – оседлых и зимующих. Из последних почти все, а из первых многие нигде не найдены были на Тибетском плато в тех местах, по которым мы проходили. Для Цайдама же многие птицы тибетской горной окраины оказались общими, в особенности среди оседлых. Между ними наиболее обыкновенны были: скалистая куропатка (Caccabis magna) и хохлатый жаворонок (Otocoris nigrifrons); более редка – завирушка (Accentor fulvescens), частью, вероятно, здесь только зимующая; стенолаз (Tichodroma muraria), тибетский жаворонок (Melanocorypha maxima), пустынная синичка (Leptopoecile sophiae), а пониже саксаульная сойка (Podoces hendersoni).

Из зимующих птиц в большом весьма количестве найдены: горный вьюрок (Leucosticte haematopygia) и горихвостка (Ruticilla erythrogastra); обыкновенны были: [большая чечевица, вьюрок Адамса] – Carpodacus rubicilla, Montifringilla adamsi, чечетка (Linota brevirostis), оляпки (Cinclus kaschmiriensis, С. sordidus) и дупель-отшельник (Scolopax solitaria); четыре последние вида, вероятно, частью здесь и оседлы. В небольшом числе замечены были также кряковые утки (Anas boschas), болотные щеврицы (Anthus aquaticus), и на высоте 12 000 футов на ключевом болотце был убит водяной пастушок (Rallus aquaticus). Трудно понять, как попала сюда эта плохо летающая птица.

По среднему Найджин-голу в особенности много держалось горных вьюрков (Leucosticte haematopygia), которые иногда скоплялись такими огромными стадами, что однажды двойным выстрелом я убил 42 экземпляра. Довольно было по ключевым болотцам и дупелей-отшельников, которых нам, жителям севера, даже как-то странно было стрелять в половине января. Вообще давно мы не видали подобного обилья и разнообразья птиц, находившихся притом в превосходном пере, что, как известно, до крайности радует сердце орнитолога. И, вероятно, на Найджин-голе никогда еще не раздавалось столько выстрелов, сколько посылали мы теперь несчастным птичкам, которых Эклон и Коломейцев препарировали в несколько дней около сотни экземпляров.

Выход в Цайдам. Отдыхали мы двое суток, затем снарядились далее. Вьючных верблюдов теперь у нас осталось только 17, притом крайне плохих; впереди же предстоял, по словам монголов, трудный перевал. Поэтому мы наняли у тех же монголов до Цайдама шесть яков с платой за каждого 11/3 лана. С вьючением этих яков долго возились и монголы, и наши казаки, так что в первый день прошли немного. Погода стояла прелестная, тихая и теплая. Несмотря на 16 января, в 1 час пополудни термометр в тени показывал +2,4 °C, а на солнце +10,5 °C. Река Найджин-гол была совершенно свободна от льда вниз от 11 500 футов абсолютной высоты.

На следующий день пришлось подниматься на перевал, который действительно оказался весьма крутым и каменистым. Он носит имя Куку-том и образуется осью хребта Торай, упирающейся в р. Найджин-тол. На противоположной стороне этой реки примыкают здесь также крутые горы, пройти по берегу невозможно. Сам перевал возвышается над долиной Найджин-гола не более как на тысячу футов; тем не менее, мы провозились здесь целых полдня. Усталые верблюды не могли взойти на гребень перевала – тому мешали крутизна и камни. Пришлось, поднявшись насколько было возможно, развьючивать этих верблюдов и на себе носить вверх вьюки; затем тащить туда же, местами на веревках, наиболее слабых верблюдов. Из последних один все-таки не мог взойти и был отдан монголам. Спуск с Куку-тома оказался хотя также крутым, но малокаменистым; мы живо его прошли. На самом перевале, как обыкновенно, стоит каменный обо.

В расстоянии 8 верст от Куку-тома нам встретилась р. Шуга, которая впадает здесь в Найджин-гол. Она имела не более 7–8 сажен ширины и сплошь была замерзшей; течет, подобно Найджин-голу, в коридоре, отвесные бока которого высятся сажен на 15; ширина же от одной стены до другой сажен 50 или 70. Спуск в такую ямину весьма крут, подъем был еще хуже. Дорога прокопана здесь в отвесе берега каким-то добродетельным ламой, по обещанию богу, как сообщили наши спутники.

Дальнейший путь по Найджин-голу уже не представлял трудностей; тропинка шла по правой стороне реки, сначала близко, а потом вдали от нее. Обрывы берега были до того круты и отвесны, что мы, находясь возле воды, не могли ее достать. Корма животным также не имелось; на глинистой почве только кой-где росла корявая бударгана; прелестные ключи с их лужайками теперь исчезли; окрестные горы, как и прежде, были бесплодны.

Пройдя весьма удобным перевалом Гоно через небольшой выступ окрайних гор, мы ночевали на ключе Унцык-булак, который так запрятан, что его весьма трудно отыскать. Отсюда впереди уже виднелись терявшиеся в мутной, пыльной атмосфере Цайдамские равнины. До них оставался только один, правда большой, переход, сделанный нами на следующий день. Местность от окрайних гор верст на двадцать шла покато и совершенно была бесплодна; почва состояла из гальки или из сыпучего песка. Затем покатость кончилась, ее заменила солончаковая равнина; появились в обилии хармык и тамариск – характерные растения Цайдама. Наконец встретилось ключевое болотистое урочище Ара-толай, в котором мы и разбили свой бивуак. Местность понизилась теперь на 9200 футов. Тепло стало, как настоящей весной – в полдень до +9 °C в тени; на солнечном пригреве встречались комары и пауки; видели даже чибиса (Vanellus cristatus), быть может прилетного или здесь зимовавшего.