Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

Когда Иеремия II со свитою вошёл во дворец, Царь Феодор I встал с трона и поспешил навстречу патриарху. Он проводил Святителя в зал, усадил рядом с собою, с любовью принял духовные дары (икону с клеймами Страстей Господних, с каплями Христовой крови, с мощами Св. Царя Константина). Но после того, утомившись общением, Царь попрощался с гостями и удалился. Деловую часть переговоров с патриархом он поручил Годунову. Царский шурин пригласил Иеремию в отдельную комнату для беседы наедине, и гости увидели, кто правит Россией на самом деле.

Это прежние великие князья, да и сам Грозный Царь Иоанн Васильевич, при всей самодержавности своей, свято чтили сан митрополичий, а тем паче достоинство Вселенского первосвятителя. Они смиренно десятками лет могли ожидать патриарших благословений, продолжая посылать в Константинополь щедрую милостыню. Понятно, греки этим пользовались и, насколько могли, подчёркивали свой непререкаемый духовный авторитет. Но не таков был Борис Годунов. Он делал дело, имел цель, а средство (нужда патриархии) было у него в руках. И значит, коль скоро Иеремия прибыл в Москву на предмет учреждения патриаршества, то уехать, не исполнив сего, он уже не мог.

Разговор их начался с того, что патриарх, обливаясь слезами, поведал Борису своё горе: «Я вымолил у жестокого Амурата дозволение ехать в земли христианские для собирания милостыни, чтобы посвятить новый храм истинному Богу в древней столице Православия: где же, кроме России, мог я найти жалость и щедрость?» Далее патриарх коснулся главной темы. Похвалил благочестие Царя Феодора Иоанновича и прямо заявил о своей готовности возглавить Московскую кафедру. Годунов так же прямо ответил, что кафедра занята достойным мужем, митрополитом Иовом, которого здесь и следует оставить. А вот патриарху «вселенскому» он будет рад предложить прежний стольный град Владимир. Конечно, Владимир не Москва и от двора далековато, зато место святое, историческое. И это было как раз то самое, к чему, как говорилось выше, «лицемерно прибегнул» Борис Годунов.

Иеремия попал в западню. Он попытался возразить, что патриарху по сану положено жить в столице, в непосредственной близости к престолу... На это «царский шурин» возразил: ведь Иеремия ни языка толком не знает, ни обычаев русских, как же ему наставлять Государя. Обиженный патриарх мог уйти, «хлопнув дверью», но он приехал по нужде, за огромными деньгами. Только Россия могла подать такую «милостыню». Святыни греческие ждали выкупа. А Годунов твёрдо дал понять, что «долг платежом красен», и жертвовать средства даром он не собирается. «Греческому патриотизму» пришлось в очередной раз смириться.

Иеремия вздохнул сокрушённо и согласился: «Да исполнится воля Царская! Уполномоченный нашей церковью, благословлю и поставлю того, кого изберёт Феодор, вдохновлённый Богом». И, таким образом, в ходе не очень красивой торговли, тем не менее, исполнилась воля Божия.

С тех пор, как пали два Рима (Первый и Второй), как, начиная со Святого Ионы, Московских митрополитов стал поставлять наш собственный Собор архиереев русских, кафедра всея Руси приобрела значение самостоятельное. Да и «наследство и заветы Византии, перешедшие в Москву... и самый рост Московского Государства, - замечает А.Д.Нечволодов, - давно уже показывали, что в Москве, Третьем Риме, сохранившем в чистоте древнее Православие, естественно подобает быть и патриаршему столу».

Сомнений в выборе патриарха не было, хотя для порядка назначили трёх кандидатов из числа епископов. Феодор Иоаннович (а не Собор) избрал митрополита Иова. Симфония, возрождённая Иоанном Грозным, вновь нарушилась. Однако, так или иначе, 23 января 1589 года, после Вечерни, «сей наименованный первосвятитель, - пишет Н.М.Карамзин, - в епитрахили, в омофоре и в ризе, пел молебен в храме Успения, со всеми епископами в присутствии Царя и бесчисленного множества людей...» После того, как были выполнены все чинопоследования, первый Русский патриарх Иов «... смиренно преклонил главу, обратился к духовенству, к народу, и с умилением произнёс обет ревностно блюсти вверенное ему от Бога стадо. Сим исполнился устав избрания, торжественное же посвящение совершилось 26 января, на Литургии, как обычно ставили митрополитов и епископов без всяких новых обрядов».

«Имея на голове митру с крестом и с короною, новопоставленный Московский патриарх священнодействовал вместе с Византийским; и когда, отпев Литургию, разоблачился, Государь собственной рукой возложил на него драгоценный крест с животворящим древом, бархатную зелёную мантию с источниками, или полосами, низанными жемчугом, и белый клобук со знамением креста; подал ему жезл Св. Петра митрополита и в приветственной речи велел именоваться главою епископов, отцом отцов, патриархом всех земель северных, по милости Божией и воле Царской».

«Чтобы утвердить достоинство и права Российского священноначалия, написали уставную грамоту, изъясняя в ней, что Ветхий Рим пал от ереси Аполлинариевой; что Новый Рим, Константинополь, обладаем безбожными племенами Агарянскими; что Третий Рим есть Москва... что в России должно молиться о греческих, а в Греции о нашем [патриархе], который впредь, до скончания века, будет избираем и посвящаем в Москве». И тогда же оба патриарха вместе с Государем соборно установили в России четыре митрополии (Новгородскую, Казанскую, Ростовскую и Крутицкое подворье в Москве), шесть епархий архиепископских и восемь епископских. После чего начались торжества. Греки неустанно славили Царя, Царицу, «царского шурина», а Русские дарили их кубками из серебра, золотом, шелками, соболями, жемчугами. Затем в мае 1589 года гости, отягощённые дарами и казной, отбыли восвояси.

Спустя два года, в июне 1591-го, через митрополита Терновского, вместе с мощами Святых и двумя коронами для Царя и Царицы, греки передали в Россию соборную грамоту, утверждающую учреждение Московской патриархии, как третьей по чести кафедры Вселенской Церкви.

Однако прибытие сей хартии Русской духовной независимости не отмечалось никакими торжествами. В тот момент и Царю, и народу было не до праздников в связи с тем, что случилось 15 мая в Угличе, а затем, уже в июне, произошло в самой Москве.

НАСТУПЛЕНИЕ ТЬМЫ

«Темна вода во облацех воздушных»

(Пс.17,12).

Получение патриаршей грамоты из Константинополя в июле 1591 года совпало с началом цепи ужасных и загадочных событий в Русской истории, наименованных «великой темнотой». В канун праздника Святой Троицы (6 июня), когда Государь Феодор Иоаннович с Царицею отправились на богомолье в Сергиеву Лавру, в Москве начался опустошительный пожар. В несколько часов сгорели улицы Арбатская, Никитская, Тверская, Петровская до трубы, весь Белый город, дворы Колымажский и Посольский, слободы Стрелецкие, всё Занеглинье, лавки, дома, храмы. Между тем, Китай-город и Кремль, населённые знатью, нисколько не пострадали. Борис Годунов явился народу в образе благодетеля. Он разадавал погорельцам продукты, вещи, деньги, льготные грамоты, обещал отстроить (и действительно отстроил потом) целые улицы, показывая всем свою «щедрость» беспримерную, «к себе вся приправливая и аки ужем привлачаше». Летописец верно подметил это «аки ужем», то есть что как бы узами Борис притягивал к себе благодарных людей. Тех, кто в результате бедствия лишился средств к существованию. Но у самого бедствия имелась конкретная причина. Пожаром «царский шурин» надеялся отвлечь москвичей от слухов о событии, произошедшем тремя неделями раньше.

В Угличе, 15 мая 1591 года, был злодейски убит девятилетний отрок, царевич Димитрий. Многие из тех, кто возлагали надежды на последнего сына Иоанна Грозного, пережили тяжкое потрясение, а молва обвиняла в убийстве царевича людей, подосланных Годуновым.

Самовластие «царского шурина», с явным прицелом на захват престола, не только раздражало многих, но и пугало. Народ, привыкший к правлению законных, наследственных Рюриковичей, не желал иметь «татарского царя», каковым впоследствии прозвали Годунова. Свою родословную он выводил от хана Чета, вышедшего из Орды и грестившегося при Иване Калите. Хотя, по мнению Р.Г.Скрынникова, род Бориса был менее знатным: Вельяминовы, Сабуровы, Годуновы повелись от костромского вотчинника XIV века Дмитрия Зерно. Так или иначе, но народ не доверял Борису, несмотря на все его внешние благодеяния. Иоанна Грозного любили вне зависимости от злых слухов, распространявшихся боярами. Любили как Помазанника Божия, ревнителя веры, и суровость Царя к врагам воспринимали как должное. Бориса же, удачливого выскочку, человека неискренного, православный люд чувствовал сердцем. Разумеется, была и чернь, и всякого рода корыстолюбцев хватало. Однако их лесть и уличные восторги не могли компенсировать Годунову отсутствия народного почитания.