2. Валтасар. Таис. Харчевня Королевы Гусиные Лапы. Суждения господина Жерома Куаньяра. Перламутровый ларец - Анатоль Франс

В ночь перед моим отъездом, пока г-н д'Анктиль пил и играл в карты с костоправом-брадобреем, мы с Иахилью вышли на улицу, чтобы подышать воздухом. Все было напоено запахом травы, вокруг громко стрекотали кузнечики.

— Какая великолепная ночь, — сказал я. — В этом году, а быть может, и во всю жизнь не доведется мне пережить другой столь сладостной ночи.

Деревенское кладбище, все в зелени, раскинуло пред нами неподвижное море травы, и лунный свет серебрил могилы, разбросанные среди темных газонов. И обоих нас одновременно посетила мысль сказать последнее «прости» нашему другу. Место его вечного успокоения было отмечено одним только крестом, орошенным нашими слезами; основание креста уходило в мягкую землю. Камень, еще ожидавший эпитафии, не был установлен. Мы опустились на траву возле могилы и в безотчетном, естественном порыве бросились друг другу в объятия, зная, что не оскорбим своими поцелуями память друга, слишком мудрого, чтобы проявлять нетерпимость к человеческим слабостям.

Вдруг Иахиль, чьи губы касались моего уха, шепнула мне:

— Здесь господин д'Анктиль, он взобрался на кладбищенскую ограду и упорно глядит в нашу сторону.

— Неужели он видит нас в такой темноте? — усомнился я.

— Он наверняка видит мои белые юбки, — отвечала Иахиль. — И этого, полагаю, достаточно, чтобы ему захотелось увидеть больше.

Я взялся за эфес, полный решимости защищать две жизни, которые в ту минуту были еще, можно сказать, слиты в одну. Спокойствие Иахили меня удивляло; ничто в ее движениях и голосе не выдавало страха.

— Ступайте, — приказала она, — бегите и не бойтесь за меня. Признаюсь, я даже рада, что Морис нас здесь застал. Он уже начинал остывать, и нет лучшего средства подогреть влечение и придать остроту любви. Ступайте, оставьте меня! Поначалу мне придется туго, ибо у него неистовый нрав. Он меня поколотит, но зато я стану ему еще дороже. Прощайте!

— Проклятье! — вскричал я. — Стало быть, вы воспользовались мною, Иахиль, чтобы распалить чувства моего соперника.

— Вот мило! Теперь и вы хотите со мной ссориться? И вы тоже? Ступайте, говорю вам.

— Неужели мы так и расстанемся?

— Так нужно, прощайте! Он не должен застигнуть вас здесь. Я намерена возбудить в нем ревность, но не столь грубо. Прощайте, прощайте!

Едва успел я сделать несколько шагов среди лабиринта могил, как г-н д'Анктиль подошел совсем близко и узнал свою любовницу; он разразился бранью и проклятьями, способными разбудить всех мертвецов деревни. Я твердо решил спасти Иахиль от его гнева, ибо боялся, что он ее тут же и убьет. Скрываясь в тени каменных плит, я уже пополз было к ней на помощь. Несколько минут я внимательнейшим образом наблюдал за ними и вот увидел, как г-н д'Анктиль вытолкал ее за ворота кладбища и потащил на постоялый двор Голара, не остыв еще от ярости, которую Иахиль, однако, была в силах утишить одна, без посторонней помощи.

Когда они вошли в свою комнату, я тоже проскользнул к себе. Всю ночь я не сомкнул глаз и на заре, откинув краешек занавески, увидел, как они пересекли двор; между ними установилось, по-видимому, полное согласие.

Отъезд Иахили усилил мою скорбь. Я бросился ничком на пол посреди комнаты и, закрыв лицо руками, проплакал до самого вечера.

* * *

С той поры жизнь моя утрачивает интерес, который придавали ей особые обстоятельства, и существование мое, вновь придя в полное согласие с моим характером, уже не представляет ничего необыкновенного. Вздумай я продолжать свои записки, повесть моя непременно показалась бы вам бесцветной. Поэтому завершу ее немногими словами. Валларский священник снабдил меня рекомендательным письмом к некоему виноторговцу в Маконе, у которого я пробыл в услужении два месяца, после чего батюшка известил меня, что дело мое улажено и я могу безбоязненно воротиться в Париж.

Тотчас же приобрел я место в почтовой карете и совершил обратное путешествие в обществе новобранцев. Сердце мое неистово заколотилось, когда я вновь узрел улицу св. Иакова, башенные часы на церкви св. Бенедикта Увечного, вывеску «Три девственницы» и лавку г-на Блезо «Под образом св. Екатерины».

Матушка, увидя меня, разрыдалась; прослезился и я, и, бросившись друг другу в объятья, мы еще поплакали вместе. Батюшка, спешно воротившийся из «Малютки Бахуса», сказал мне с важностью, за которой прятал волнение:

— Не скрою, Жако, я сильно разгневался на тебя, когда стражники явились к нам в харчевню за тобой; а в случае твоего отсутствия они собирались увести меня самого. Они ничего не желали слушать, утверждая, что объясниться я смогу и в тюрьме. Разыскивали тебя, сынок, по жалобе господина де ла Геритода. Я невесть что вообразил о твоем беспутстве. Но, узнав из твоих писем, что речь идет о сущих пустяках, я только и думал, как бы нам вновь свидеться. Много раз совещался я с содержателем «Малютки Бахуса» о том, какими путями замять это дело. Он всякий раз отвечал мне: «Мэтр Леонар, отправляйтесь-ка к судье да прихватите с собой добрый мешок со звонкой монетой, и он возвратит вам сынка белее снега». Но деньги у нас не водятся, и нет в нашем доме ни курицы, ни гусыни, ни утки, что несет золотые яйца. Хорошо еще, если живность в наше время окупает расходы на дрова для очага. По счастью, твоя святая и достойная матушка возымела мысль отправиться к матери господина д'Анктиля; последняя, как нам стало известно, хлопотала за сына, которого разыскивали по тому же делу, что и тебя. Ибо проведал я, мой милый Жако, что ты напроказничал в компании с некиим дворянином; душа у меня, сам знаешь, тонкая, и я сразу почувствовал, какая честь выпала на долю нашего семейства. Итак, матушка твоя испросила аудиенцию у госпожи д'Анктиль в ее особняке, что в Сент-Антуанском предместье. Она опрятно оделась, будто к обедне, и госпожа д'Анктиль милостиво ее приняла. Твоя матушка, Жако, святая женщина, но она плохо знает светское обращение и сперва понесла околесицу. Она сказала: «Сударыня, в наши лета, кроме бога, нам остаются только дети». Разве так надо было говорить со знатной дамой, у которой еще водятся поклонники?

— Помолчите, Леонар, — вскричала матушка. — Что знаете вы о поведении госпожи д'Анктиль? И надо думать, я не так уж неловко взялась за дело, коль скоро дама мне ответила: «Будьте благонадежны, госпожа Менетрие; я стану хлопотать за вашего сына, так же как и за своего, уж положитесь на мое рвение». И вам отлично известно, Леонар, что не прошло и двух месяцев, как мы получили заверение в том, что наш Жако может возвратиться в Париж, ни о чем не тревожась,

Мы поужинали с отменным аппетитом. Батюшка спросил, намерен ли я оставаться на службе у г-на д'Астарака. Я отвечал, что после смерти славного моего учителя, которая навеки оставит меня безутешным, я отнюдь не желаю оказаться в обществе свирепого Мозаида и услужать дворянину, который расплачивается со своими людьми одними лишь прекрасными речами. Батюшка ласково предложил мне, как и прежде, вращать вертел.

— С недавних пор, Жако, — сказал он, — я доверил эту должность брату Ангелу; но он справляется с делом куда хуже, чем Миро, и даже хуже тебя. Не пожелаешь ли, сынок, вновь занять свое место на скамеечке возле очага?

Матушка моя, при всей своей простоте не лишенная здравого смысла, пожала плечами и заметила:

— Господину Блезо, владельцу книжной лавки «Под образом святой Екатерины», нужен приказчик. Должность эта, мой милый Жако, как раз по тебе. Нрав у тебя смирный, и держать ты себя умеешь. А ведь именно это и требуется, чтобы продавать священные книги.

Я тотчас же отправился к г-ну Блезо предложить свои услуги, и он определил меня к себе в лавку.

Несчастья прибавили мне благоразумия. Скромность моего занятия не отвращала меня, и я тщательно исполнял свои обязанности, действуя метелочкой и щеткой, к вящему удовольствию хозяина.

Я решил, что обязан нанести визит г-ну д'Астараку и в последнее воскресенье ноября после обеда отправился к великому алхимику. От улицы св. Иакова до Саблонского креста расстояние не малое, и календарь не лжет, утверждая, что дни в ноябре короткие. Когда достиг я Руля, уже наступила ночь, и непроницаемая мгла окутала пустынную дорогу. В грустном раздумье шагал я во мраке.

«Увы! — думал я. — Вот уж скоро год с тех пор, как я впервые шел этой заснеженной дорогой в обществе доброго моего наставника, который покоится ныне в бургундской деревеньке, на пригорке, поросшем виноградом. Он уснул в надежде на вечную жизнь. Я не могу не разделять чаяния столь ученого и мудрого человека. Упаси меня боже хоть когда-нибудь усомниться в бессмертии души. Однако ж что скрывать? Ведь все, относящееся к грядущей жизни и к лучшему миру, принадлежит к области тех неуловимых истин, в которые веруешь, но которые не ощущаешь, ибо не обладают они ни вкусом, ни запахом и входят в тебя неприметно. Признаюсь, меня нимало не утешает мысль, что в один прекрасный день я снова свижусь в раю с господином аббатом Куаньяром. Ибо наверняка он будет неузнаваем, а речи его утратят ту приятность, какую придавали им обстоятельства земного существования».