Позолоченное великолепие - Розалинда Лейкер

— Кэтрин, ты не будешь мне указывать, на какую тему я должен разговаривать, — ледяным голосом сказал он. — Оставь свои обвинения относительно Элизабет и возвращайся в дом.

— Неужели тебе так наскучило общество жены?

— Я просто хочу, чтобы мне дали возможность продолжить работу.

— Ей ты этого не говорил! — Она накинулась на него с такой злостью, что задела край стола с львиными головами, потеряла равновесие и тяжело рухнула на каменный пол. Томас бросился поднимать ее, но у нее сбилось дыхание. Отчаянно ловя воздух, она сильно закашлялась. Он опустился рядом с ней на колени и держал ее, пока приступ за приступом сотрясал ее тело. У нее на лбу выступил липкий пот. Томас не осмеливался оставить ее одну хотя бы на мгновение и обрадовался, увидев через полуоткрытую дверь подмастерья во дворе. Он велел принести воду. Парень принес ее в помятой оловянной кружке, которую нашел на полке мастерской, другую искать было некогда. Кэтрин отняла носовой платок, который прижимала ко рту, и в промежутках между новыми приступами кашля пила воду из кружки, которую Томас держал в руке. Наконец приступ прекратился. Подняв жену, Томас отнес ее в дом и поднялся в спальню. Ее голова безжизненно лежала у него на плече. Мери, девочка одиннадцати лет, очень похожая на мать, помогла уложить ее в постель. Оставив жену на попечение дочери, Томас спустился вниз встретить врача, которого успел привести юный Том. Врач жил почти рядом. Не отрывая голову от подушек, Кэтрин усталым голосом обратилась к дочери:

— Я слышу шаги, это доктор?

— Да, мама.

— Тогда тебе лучше уйти, когда он войдет.

Дочь пошла к выходу, и тогда Кэтрин взглянула на свой носовой платок, который сжимала в руке после того, как прошел приступ кашля. На платке остались пятна крови.

Томас отправился в Париж лишь после того, как Кэтрин оправилась. К счастью, давний должник самых голубых кровей в Англии и обладатель городского особняка на улице Пэл-Мэл, который Томас полностью обставил, сполна выплатил свой давно просроченный долг. Томас смог расплатиться с кредиторами, задышал свободно.

Если бы Кэтрин послушалась врача, то осталась бы в постели в течение всей болезни, но она встала на ноги, сделала несколько шагов, добралась до дивана у окна, где рухнула от усталости, будто прошла целых две мили. Воспользовавшись знаниями, приобретенными за время работы в аптеке отца, она вылила предписанные врачом снадобья и велела Мери приготовить успокаивающий отвар из трав. Раньше этим средством ей удавалось подавить кашель, и она стала ругать себя за то, что не принимала его понемногу даже в те дни, когда кашель затихал. Впредь она обязательно каждый день будет пить этот отвар и ей удастся исцелить легкие.

Кэтрин стало лучше, она снова окрепла. Какое-то время все шло хорошо, и она восстановила прежнюю близость с Томасом. Изабелла не без тревоги писала о том, что законодательное собрание Массачусетса оспаривает права британского парламента, а некоторые горячие головы даже призывают другие колонии последовать их примеру. Оуэн много разъезжал, чтобы составить верное представление о создавшейся ситуации, и она надеялась, что король и парламент обратят внимание на зреющие опасности, о которых муж сообщал им. Произошли разительные перемены с тех пор, как они впервые приехали в колонии, порой атмосфера была накалена до предела в предчувствии грядущего восстания. Она очень надеялась, что беду еще удастся предотвратить.

У Кэтрин голова была занята более серьезными делами, чем политические. Она сильно простудилась, ей опять стало хуже и снова надолго пришлось лечь в постель, причем кашель не прекращался. Ей хватило ума догадаться, что ее раздражительность каким-то непонятным образом связана с болезнью, но как бы она ни пыталась держать свой язык за зубами, от него пострадали все. Однажды вечером она призналась в этом Томасу. На следующий день ему предстояло отправиться в Дувр, чтобы отплыть во Францию за новой партией кресел, а поскольку жене, по всей видимости, стало лучше, если не считать слабости, то он без угрызений совести мог покинуть ее.

— Я все время раздражаюсь и ничего не могу поделать с этим, — вздохнув, призналась она. — Я тебе и всем остальным, должно быть, порядком надоела.

— Выбрось это из головы. — Он хотел ободрить ее и с досадой осознавал, что иногда у него не хватало терпения. — Я понимаю больше, чем тебе кажется. Ты успокоишься, когда снова поправишься.

В порыве чувств она припала к его груди, обняла его за шею и смотрела на него горящими глазами.

— Я люблю тебя, Томас. Ты ведь тоже любишь меня, правда?

— Да, да, — ответил он тоном, каким мужчины говорят, когда пытаются скрыть правду.

Как обычно, Кэтрин переживала за его безопасность, пока он находился в отъезде. Но мысль о том, что его могут задержать на таможне, как-то не приходила ей в голову. В Дувре во время разгрузки уронили один из пяти ящиков. Тот раскололся, при холодном сером утреннем свете из него выпали роскошные покалеченные кресла в стиле рококо. От удара они все сломались. Один из таможенников оценивающе присвистнул.

— Мистер Чиппендейл, подойдите сюда. И это, по-вашему, незавершенные деревянные каркасы?

Наступил самый кошмарный миг в жизни Томаса. Страх перед долговой тюрьмой был велик, однако за контрабанду грозила либо казнь на виселице, либо высылка в колонии, а в лучшем случае длительное заключение в какой-нибудь вонючей тюрьме. Он торопливо и много говорил, доказывал, что для краснодеревщика каркасы кресел считаются незавершенными, поскольку они еще не отделаны в той степени, чтобы их без ущерба репутации мастера можно было отправить клиенту. Более того, сиденья были обиты простой льняной тканью, в мастерской еще предстояло покрыть их шелком или дамаском.

Если бы он пытался дать взятку или выпутаться, называя имена аристократов, которые могли бы приобрести эти кресла, его судьба была бы решена и ему бы не миновать суда. Однако то обстоятельство, что он защищал себя как обычный ремесленник, спасло его. Его задержали на двенадцать часов, затем отпустили. Он отделался строгим предупреждением и крупным штрафом. Весь его поврежденный и уцелевший товар был конфискован. Ни один человек не являлся домой с такой радостью, как Томас. Был поздний вечер, все мастерские уже заперли, рабочие разошлись по домам. Ему показалось, что он не видел ничего прекрасней, чем его собственность. Он нашел добрые слова для мальчика, который занялся его лошадьми, и пошел к заднему входу, ведшему в дом со двора. Когда Элизабет открыла дверь и, стоя в свете горевших на стене свечей, ждала, когда он подойдет, ее улыбающееся лицо показалось ему очень милым. Он также заметил, чего не произошло бы в обычных условиях, что помимо домашнего чепчика и фартука на ней новое платье сине-лилового цвета.